— Ты обещал, что мы вместе до конца… я не хочу, чтобы наш конец был таким.
— Увы, друг… жизнь оказалась опытной аферисткой. Я и сам не заметил, как поставил всё на кон.
— Что значит «всё»?
— Всё и значит, дружок… абсолютно. Я отдал им деньги, тайны, свои работы… я отдал свои годы, свою жизнь, а это, считай, отдал себя самого… не оставив ни капли меня для меня. Я теперь ничего не значу. Там, за этими стенами меня не существует… меня нет. Я так хотел, чтобы этот город меня узнал. Чтобы услышал, увидел, улыбнулся мне. Чтобы по этим узким улочкам сквозняками спешило моё имя, и с отдышкой приземляясь на центральную лавочку театральной площади, гремело отголосками смыслов, перебивая трёп верхних ложей…
А теперь, смыслов не имеют ни мои былые работы, ни я сам. Меня забудут те, кто однажды слушал, и я уверен, услышал мои кричащие стихи и смелые высказывания. Меня не узнают пока безрассудные незнакомцы и не посмотрят косо вслед, чтобы потом посвятить мне целые ночи, размышляя о том, как я смею себе позволить такую свободу…
— Свободу?! А была ли она у тебя…
— Конечно! Любая мысль имела право прийти мне в голову, а став она моей, тут же ложилась гладью на листы и окатывала народ своим небезразличием к жизни. Любой уголок этого мира был для меня уютным домом. А каждый встречный человек становился и моим учителем, и моим учеником. Ты разве не помнишь эту свободу, друг?! Каково это… рассекать просторами, паршиво петь в полный голос, дышать полной грудью, любить необъятно всем сердцем, пить эту жизнь большими глоткАми и не боятся быть верным себе.
— Выходит, сейчас ты боишься, раз предаёшь себя? Ты сказал, что отдал им всё, а значит и отдал свободу…
— Они сами её отняли.
— Нет! То, что нельзя отнять и называется свободой. Они не могут посягать на твои просторы и смыслы. Они сами заперты каждый в своей такой же тесной тюрьме… поэтому они никогда не поймут ни твоих песен, вольно танцующих по расстроенными струнам, ни твоих стихов, рассекающих рифмой великие неподчиняемые ветра.
Это они за решёткой, а ты — нет!
— Если бы, дружок. Мы с тобой в одной лодке, оглянись… лишь четыре стены, сужающие остатки сознания и оскорбительная подачка в виде этого ничтожно малого решёточного окна. Ну, и твои добрые глаза… не переживай, друг, тебя здесь не оставят… пожалеют, и выпустят.
— Я и сам могу уйти в любую минуту…
— Хах, так чего же, лохматый, не уходишь?
— Потому что я верен себе.
— Не понимаю…
— Моя личная верность заключается в верности тебе…
— О, этот огромный переваривающий всех мир… Мы в нём максимум муравьишки… и тебя раздавят не нарочно, а просто потому что не заметили, потому что им сверху тебя не видно. И всем плевать, куда ты тащишь свою ничего не значащую, никчёмную иголочку… хоть она больше тебя в два раза и тащишь ты её из последних сил.
— Этот город всегда притягивал поэтов, художников, музыкантов, романтиков… и психов. Разница между ними лишь в том, что кто-то вязнет и тонет в пустоте, а кто-то находит в ней свой простор. Я помню запах нашей свободы, я помню наши дороги, и точно знаю, что они нас ждут.