22 июня 1941 года Нина Ивановна Полтавченко помнит как сегодня. Она проснулась и услышала, как мама сказала бабушке, своей матери, что, кажется, начинается война. «-Да что ты такое говоришь?»

Оказалось, что папе с утра принесли повестку, где было указано во сколько явиться в военкомат, и что с собой взять, вплоть до зубной щетки.

В этот выходной день семья должна была пойти в гости к тете Марусе. -Если я не приду, то идите без меня, — сказал отец и вышел из дома.

В 12 часов дня они пришли в гости к тете, где по радио услышали выступление Молотова.

Тетя Маруся тут же рассказала, что неделю назад получила от сына Коли письмо, который служил пограничником на территории Украины. Он писал: «Мама, возможно это мое последнее письмо, потому что на границе непонятно что творится».

По воспоминаниям тринадцатилетней Нины Ивановны, тогда Молотов в своем выступлении сказал, что сколько бы мы воевать не будем, карточной системы на продукты вводиться не будет.

Семья не стала задерживаться в гостях, а быстро вернулась домой. Бабушка тут же собралась бежать по магазинам. Мама упрекнула ее: — Ты же слышала, что Молотов сказал, не создавай паники. Прекрати это.

Бабушка впоследствии, когда пришел настоящий голод, не раз вспоминала матери эти ее слова.

Эвакуация.

Всех родителей собрали и объявили, что детей будут срочно эвакуировать из города. Нина с остальными детьми доехали до станции Малая Вишера и остановились. Дальше ехать было уже опасно.

Взрослые приняли решение разворачивать детей обратно. За Ниной приехала мама и вот тут на обратном пути самолет на бреющем полете их начал бомбить. Все поползли в лес и только чудом уцелели. Другим составом они вернулись в Ленинград.

Первые налеты.

Немец настолько быстро подошел к границам Ленинграда, что летом уже слышны были канонады. Город заполнили беженцы, многие гнали с собой коров.

-Фашист был настолько пунктуальным. Как только люди выходили с работы, каждый день в 18 часов объявляли воздушную тревогу.

Дети дежурили вместе с взрослыми по вечерам. Они должны были следить, чтобы все окна были тщательно замаскированы.

-Мы идем вместе с нашим участковым и моей подругой и видим, что одно окно как следует не зашторено, оттуда пробивается свет. Участковый велел мне сбегать и сообщить хозяевам. Я только спустилась, как услышали свист бомбы.

-Ложись! — крикнул участковый.

Они то легли, а я заметалась от испуга, и не могу лечь. Сквозь прутья забора забежала в подворотню и бегаю там как мышка от кошки. Эта бомба, на наше счастье, не взорвалась. Среди немцев тоже были люди, они начиняли бомбы опилками и прикладывали записки: «Чем можем, поможем».

Я забежала в подворотню, а обратно выйти не могу.

Пришлось для меня открывать калитку. А в состоянии стресса не заметила, как в пролезла в узкие проемы.

А осенью умер папа, который был в группе самозащиты. Он ехал на работу в трамвае, они тогда еще ходили. Начался обстрел, а большой осколок снаряда попал ему в руку. Обливаясь кровью, он дошел до дома. А умер, когда бабушка оказывала ему помощь.

Голод.

Мама с братом работали на окопах. Когда в дом попал снаряд, все стекла в квартире посыпались. Пришлось заколачивать окна досками, фанерой. Холодина была жуткая.

-Голод мы почувствовали уже в сентябре. Люди начали есть своих домашних кошек, собак. Академики ели крыс.

Одна наша знакомая рассказывала, как пришла в Академию наук собирать книги: — Прихожу, а там так вкусно пахнет: «Надо же, все-таки академиков хорошо кормят», — подумала я. Меня пригласили покушать вместе с ними. А когда вошла в подсобку и увидела крысиные хвосты, то как голодна бы ни была, перебороть себя не смогла.

А наша мама с окопов приносила кровь павших лошадей. Люди и клей столярный ели, и ремни варили. Очереди на хлеб были огромными. Иногда его всем не хватало, а вместо хлеба давали муку, которую не на чем было варить. Кипятка-то толком не было.

Брат умер раньше. Он в окопах получил ранение и воспаление легких. После него умерла бабушка. А мама умерла рядом со мной, в моей постели.

После того, как мама слегла, Нина каждое утро ходила за хлебом. На улицах ночью была кромешная тьма. Иногда девочка спотыкалась о трупы. Узнать в умерших людях кто из соседей умер, было невозможно. От страшной дистрофии лица людей становились неузнаваемыми.

В одном доме с Ниной жила ее крестная.

-Я пришла к крестной и говорю: -Я не знаю, с мамой разговариваю, у нее глаза открыты, а она мне не отвечает.

Крестная пришла, закрыла ей глаза. Только когда мамы не стало, я поняла, насколько мне тяжело и страшно. Я думала, как же я буду жить одна. Мне шел четырнадцатый год.

Работа.

Девочку хотели отправить в детский дом. Но нашлась женщина, которая предложила прибавить ей год и определить на работу. Нина родилась в 1928 году, а записали как-будто родилась в 1927-м.

Девочке помогли друзья бабушки Нина Сергеевна и Илья Степанович. Узнав, что Нина осталась совсем одна, Илья Степанович, который работал начальником телефонной станции на улице Зодчего Росси устроил Нину на работу. На объекте было казарменное положение.

-Там все учреждения работали. Это трамвайно-троллейбусное управление, архитектурное управление. Люди приходили на работу. Не все, конечно, а единицы.

Наша станция обеспечивала связь со всеми этими учреждениями. Меня назначили учеником телефонного механика.

Меня учил механик, который в свое время был репрессирован. Он рассказал, что даже не понял, за что был репрессирован. (В свое время в кругу друзей он рассказал анекдот, а до дома не дошел. «Иду по Набережной, а трое подошли, взяли меня под руки и больше своего дома я не видел». Он был уже в годах, а в войну любые рабочие руки были на счету. Вот такая история).

На работе с Ниной произошел курьезный случай из серии: «устами младенца глаголит истина».

-Это себе можно позволить только в детстве. Я осталась одна, работала, но учиться мне тоже было нужно. Ходила в вечернюю школу. А в моем табеле вместо родителей расписывался мой начальник.

Несмотря на голод, холод, город продолжал жить полной жизнью. Старался. Наверно это нас и выручало. Мы даже выпускали свою стенгазету на работе, а меня выбрали редактором газеты.

На моей станции по сменам работали четыре телефонистки. Среди них была очень симпатичная и очень интеллигентная женщина Серафима Павловна. Она помогала мне по немецкому языку.

В 14 лет мне пришлось идти только в пятый класс. Я работала в женском коллективе, где меня все любили и жалели. Невольно мне всегда приходилось слушать или подслушивать, о чем они говорят.

Однажды телефонистки начали громко возмущаться между собой, что им не дают талоны на вещи. Не продуктовые карточки, а талоны на бытовые вещи. На талоны можно было купить и одежду.

-Вот Нина в каких башмаках ходит, почему нельзя ей талоны выдать?

А я подслушивала-подслушивала и для себя сделала вывод. Хорошо. Раз они эдакие-разэдакие и не дают талоны, то я возьму и не буду платить деньги в профсоюз. Решила — сделала.

Вскоре мне нужно было выпускать очередную стенгазету, а я не успевала, так как начались экзамены.

Сенька, (я его так называла), один из молодых рабочих, выпустил газету вместо меня и оклеветал товарищей.

Здесь я отступлю и расскажу историю. Когда мы чинили провода, мы натыкались на чужие телефонные разговоры. Один раз я случайно наткнулась на разговор Сеньки. Его ругала бывшая жена за то, что он не платит алименты.

В следующий раз опять подслушала, как нашу Тоню-расчетчицу ругает другая женщина за то, что она увела ее мужа.

Подслушав такие разговоры, у меня был такой внутренний протест. Люди на фронте гибнут, а они тут чем занимаются.

Честно говоря, подслушивать вообще было некультурно, а рассказывать об этом другим, тем более.

Я, значит, в профсоюз не плачу.

Однажды, когда я меняла Серафиму Павловну (она приболела), мне говорят, что мне нужно прийти на собрание после работы, на что я ответила: -После работы я учусь или делаю уроки. Вызывайте меня на собрание в рабочее время, если я так вам нужна.

Тогда начальник приказал начальнику хозяйства: «-Берите вашу сотрудницу и приведите сюда».

Приводят меня. Я стою в ватнике, драных ботиночках, кротовой шапочке рядом с начальником.

Представьте мое состояние. Я стою, внутри трясусь от страха, но делаю вид, что я герой. Ручки в кармане, ногами топаю, грудь колесом.

А они в это время говорят: -Мы хотим обратить внимание на сию гражданку.

-Пожалуйста, — говорю я, и снова топаю ножкой.

И стали обсуждать, что я не плачу в профсоюз.

Я говорю: -Хорошо, а почему на нашу станцию не выдают талоны? Мы знаем, что есть талоны, которые обеспечивают материально.

В это время и Сенька добавил, что я не выпускаю газету и редколлегию забросила. «-Если не справляешься, подмогнем», — говорит.

А я отвечаю: -Ты уж Сенька, одной «подмогнул», молчи. Подумаешь, я в профсоюз не плачу, а ты алименты не платишь!

Зал притих, некоторые смеялись тихонько.

Кто-то сказал, чтобы я по 20 копеек только платила и все, и закроем на этом тему.

На что Тонька-учетчица вылезла и говорит: «-Что это за птица такая. Почему она должна только 20 копеек платить?! Пусть платит как все».

А я ведь герой.

Снова ногой топаю и говорю: «-А я та птица, которая чужих мужей из семьи не уводит!»

Тут начальник хозяйства не выдержал, закричал: «-Уберите, уберите ее скорее! Она сейчас всем все расскажет, что думает».

Начальник привел меня на станцию и говорит нашим женщинам: «Заберите. Вот результат вашего воспитания!»

Когда начальник рассказал им про мои художества на собрании, все дружно хохотали.

Года через три, когда мне нужно было уходить, чтобы учиться дальше, начальник сказал: «Нина, как мне тебя отпускать не хочется. Как я запомнил тебя с того собрания».
Три года назад во время этого интервью Нине Ивановне было 93 года. Выглядит великолепно.

Страшный случай.

-В городе был завод Орджоникидзе. В нашем доме на втором этаже было общежитие для ребят, которые по брони были оставлены, и работали на этом заводе. В один из дней к дому подошла большая трехтонка. И этих ребят штабелем погрузили в эту машину. Они все умерли от голода.

___________________

-Этажом выше от нас жила семья. Три сына и отец с матерью, уже пожилые. Николай ушел на фронт летчиком, Костю оставили по брони.

Третий сын Толя, поступил в мореходку. Когда началась война, Толя уже учился на пятом курсе. Его и товарищей во время практики отправили с кораблем в Германию с зерном. Там их война и застала. Естественно, там же их и взяли в плен. Но ему из плена удалось бежать. И он попал на фронт. (Но из-за плена жизнь была поломана, доучиться в мореходке ему не дали).

Однажды их мама пошла за хлебом и не вернулась. Наши дворники заметили, что из их квартиры уже давно никто не выходит, поднялись к ним и увидели, что отец и Костя лежат мертвые. Они вынесли их во двор, положили и накрыли одеялом.

Вдруг смотрим, пришел Николай, средний сын, летчик.

Моя крестная бабушка Марья Ивановна говорит мне: -Нина, там Николай пришел, он поднялся к себе домой. Он спросит, а я боюсь сказать ему, что его все умерли. Скажи ты. Пусть попрощается с братом и отцом, пока их не увезли.

Николай спустился к нам, пришел и спрашивает крестную: -Где наши, вы не знаете?

А Марья Ивановна плачет, ничего сказать не может. Я говорю: -Дядя Коля, попрощайтесь, ваш отец и брат во дворе лежат.

Он вышел, откинул одеяло. Как он плакал, как плакал и сказал. -Костя, лучше бы ты ушел на фронт.

Но и Коля не вернулся из фронта. Погиб. Из этой семьи, точно так же как и в моей семье осталась я одна, остался один Толя.

______________________________

Эти история блокады. История, про которую нужно знать и нельзя забывать. История глазами только одной девочки Нины Полтавченко. А сколько их было, таких судеб.