«…1 мая 1941 г. Вот оно, довоенное счастье: солнце, по радио играют „Москву майскую“. По-летнему тепло. Мне в первый раз разрешили надеть носочки, летнее нарядное платье: идем смотреть демонстрацию! Толпы людей, музыка, воздушные шары, свистульки, леденцы — петушки на палочке, мороженое с круглыми вафлями по краям: с одной стороны имя девочки, с другой — мальчика. Все признаки праздника!
После демонстрации идем в гости на Желябова, к Муромцевым. Там мамины подруги Белочка и Сусанна, две армянки, очень шумные, добрые и суетливые. У них громадная квартира, громадные комнаты — можно заблудиться. У Светланы (внучки Сусанны) большая детская, переполненная игрушками. Особенно меня умиляет игрушечный рояль… Взрослые затеяли игру в фанты. Я объявляю, какому фанту что нужно делать. Какого-то дядьку я отправила под стол, чтобы он там кукарекал. Дядька всё прилежно исполнил, и гости были в восторге: это оказался директор Кировского завода. Муж Сусанны — тоже директор какого-то завода, какого — не запомнила: мне, ребенку, это было совершенно неинтересно…

…Когда мы возвращались домой от Муромцевых, теплый, почти летний, день сменился непогодой: пошел снег, поднялась метель. Настоящая зима, а мы легко одеты! Домой бежали бегом, очень боялись, что я простужусь. Но все обошлось…» (из воспоминаний Е.Н.Савиновой (Алферовой)

Так писала мама в своих воспоминаниях о далеком-далеком детстве, когда она была маленькой кудрявой девочкой, и мама с папой ласково звали ее Лёкой. В мае 41-го Лёке было всего семь лет.

А дальше… Дальше была война. 22 июня жизнь разломилась пополам: довоенное время вспоминалось светло и радостно, словно там все время светило солнце. Война же отпечаталась в Лёкиной памяти в черно-белых тонах: снег, тяжелое темное небо, голые ветки деревьев. Сибирь, Ишим, эвакуация. Постоянное ощущение пронизывающего холода… Однако детям, словно слабым росткам, необходим свет — свет радости и надежды. Даже в самые-самые горькие времена ребенок так естественно и внезапно находит повод вдруг ощутить жизнь, обнять ее, вдохнуть полной грудью:

1 мая 1942 г.

«…Тепло, солнце. Пахнет разомлевшей землёй, молодой травой, нагретыми сосновыми досками крылечка. Мы с двоюродной сестрой Лилей разложили всё своё богатство: черепки, осколки бутылочных стёкол — от голубоватых и зеленых до янтарно-глубоких, желтых и тёмно-коричневых. Наши сокровища переливаются на солнце не хуже самоцветов. Если посмотришь в желтое стеклышко, перед глазами появляется знойная степь, глянешь в голубое — какое-то фантастическое царство мёртвых… Особенно ценны фарфоровые черепки с изображением цветов и различных орнаментов. Мы готовимся к игре в „классы“: скоро земля подсохнет, и начнётся! А пока у меня ангина, завязано горло. Зато в школу не хожу, и мне не надо зубрить „Зелёный шум“ Некрасова: „Идёт-гудёт зелёный шум, зелёный шум, весенний шум…“ Вдруг я понимаю, что это про НАШУ весну — про эти душистые тополиные почки, сырой тёплый песок… Во мне что-то обрывается, ёкает, и становится очень радостно…» (из воспоминаний Е.Н.Савиновой (Алферовой)

После возвращения в Ленинград летом 44-го, Лёка упросила маму взять ее с собой в Сиверскую, где та работала в интернате для детей-сирот. Интернат (а по сути — детдом) временно разместили в пионерском лагере «Юный Кировец» (об этом можно почитать в статье «Потяни за ниточку…»). Лёка ходила в школу вместе с воспитанниками, и жили они с мамой там же, при интернате, только изредка на выходные выезжая в Ленинград, в свою коммуналку на Фонтанке.
Вырезка из газеты «Правда» от 1 мая 1945 г.

1 мая 1945 г.

«…Мама работает в детдоме воспитательницей. На праздники она взяла к нам домой пятерых девочек-пятиклассниц. Девочки очень радовались, что они «дома», а не в казённой спальне. Мама испекла пирог и мы все вместе пили чай, а вечером пошли на салют. Погода испортилась, мы замёрзли, домой бежали бегом, и опять грелись чаем. На следующий день все вместе ходили в кино на фильм «В шесть часов вечера после войны»… (из воспоминаний Е.Н.Савиновой (Алферовой)

Все эти первомайские записи в маминой тетради так и идут подряд, с датами. Наверное, так они и всплывали перед ее мысленным взором. Воспоминания, цепляясь одно за другое, раскрываются, словно световые бутоны, и озаряют закоулки памяти. Вот и мне тут же вспомнился бабушкин первомайский рассказ о совсем давних временах, когда даже мамы еще не было на свете. Это было в конце 20-х годов, когда бабушка была совсем молоденькой и только-только вышла замуж за бравого полкового комиссара — моего дедушку. Жили они в коммуналке, в доме № 4 по Дворцовой площади, которая в те годы называлась площадью Урицкого. Сейчас там Министерство обороны, а тогда в этом доме давали квартиры комсоставу от Военной Академии.

Вид из комнаты открывался на площадь, и все парады и демонстрации они смотрели прямо из окна. Когда в семье появилось пополнение, им дали отдельную квартиру во флигеле этого же дома, но, понятное дело, с видом во двор. Перед первомайским праздником они заранее договорились с бывшими соседями, что поднимутся к ним, и все вместе будут смотреть демонстрацию из их окон. Но накануне 1 мая те вдруг дали задний ход и отказались. Бабушка, конечно, расстроилась, но что поделать, хозяин — барин. Однако высшие силы подстроили нарушителям уговора остроумную каверзу: праздничным утром бывшие соседи проснулись… в кромешной темноте! Оказалось, что фасад дома снаружи завесили гигантскими портретами вождей, перекрыв все окна верхних этажей…
Обложка журнала «Ёж». Демонстрация с аэростата пл. Урицкого, 1 мая 1932 г.

А следом зашевелились, ожили первомайские картинки уже нашего с сестрой детства, 60−70-х. Тридцать лет разницы, а признаки праздника те же:

…покупались у Гостинки
раскидайчик на резинке,
красный маленький флажок
на шершавой палочке,
леденцовый петушок —
Ниночке и Галочке…

Это когда мы были еще совсем маленькие и в праздники гуляли с родителями. А лет с 12-ти мы с сестренкой уже ходили на демонстрации самостоятельно, с нашей 538-й школой. Колонна Кировского района выступала от Нарвских ворот, по дороге к Дворцовой площади сливаясь с другими потоками.
Первомайская колонна на Московском проспекте. 1970-е.

Даже если моросил дождь, настроение все равно было приподнятое, веселое, усталость совсем не чувствовалась. Во главе колонны несли бархатное школьное знамя и всякие плакаты, а мы шли следом, сбивая ряды и размахивая первомайскими флажками и шариками. Чем ближе колонна продвигалась к главной площади, тем громче рокотали из громкоговорителей призывы «Да здравствует!.. Ура-а-а!..» Звуки из-за эха были неотчетливые, и расслышать, что или кто «да здравствует» было невозможно, но все радостно подхватывали это раскатистое «Ура-а-а!». Иногда мальчишки хулиганили и сами выкрикивали что-нибудь вроде: «Да здравствуют самые красивые девчонки нашего класса!» или «Да здравствуют двоечники всей планеты!..» И мы, хохоча, кричали: «Ура-а-а!!!» Отовсюду слышалась музыка, пение — в разных участках колонны одновременно звучали и «Катюша», и «Город над вольной Невой», и «Калинка», и множество других песен.

Потом, после прохода по Дворцовой мимо главных трибун, вся колонна распадалась на стайки. Мы с подружками обычно бежали в пирожковую «Минутка» на Невском, где пекли вкуснейшие пирожки. Правда, приходилось отстоять длиннейшую очередь, но нам это было нипочем. Бывало, когда удавалось наскрести мелочи побольше, заходили и в «Лягушатник» — кафе-мороженое, где можно было отведать по два-три (на сколько хватит денег) шарика вкуснейшего пломбира, обильно посыпанного тертым шоколадом. Подавали его в металлических вазочках на высоких ножках, и это казалось нам шикарным: прямо как в ресторане! Хотя никто из нас, школьниц, тогда в ресторане-то и не бывал — разве что у каких-нибудь родственников на свадьбе. Просто так, — как сейчас, мимоходом, — зайти в ресторан перекусить или выпить чашку кофе, — было нереально. Ресторанов в Ленинграде было немного, и у входа по вечерам собирались очереди из страждущих. За тяжелой стеклянной дверью царил швейцар, похожий на генерала.
Швейцар у входа в ресторан «Нева». 1960-е. Фото В.Тарасевича. Источник: группа любителей истории в ОК

Он и вправду тут был главнокомандующий. Если кто-нибудь нетерпеливо начинал стучать в стекло, швейцар приоткрывал дверь и грозно рявкал: «Мест нет!»

Впрочем, в ресторан никто особо и не рвался. Собираться принято было дома, всем семейством, и гостей приглашать. В коммунальных квартирах соседи в праздничные дни забывали о застарелых обидах, заключали перемирие и накрывали длиннющий стол на всех, «в складчину»: кто-то пек пирог, кто-то делал свой фирменный салат, кто-то готовил жаркое.

И долго-долго, аж за полночь, «гуляли»: ели-пили, рассказывали анекдоты, танцевали под пластинки, пели песни… Детям сооружали отдельный «детский стол» — лимонад «Буратино» или «Дюшес», конфеты, печеньки, торт…

Веселые были праздники! Жалко, что теперь такие шумные и многолюдные посиделки уходят в прошлое. Теперь за общим столом чаще висит тишина: большинство сидит, уткнувшись в смартфоны.

И как же хочется верить, что наши потомки — пусть не дети, но хотя бы внуки! — поймут, что никакой Интернет не заменит теплоту живого общения, вынырнут, наконец, из соцсетей, потянутся к друзьям и родным. И собравшись все вместе вокруг праздничного стола, старшие непременно поделятся с ними своими воспоминаниями. Вы ведь поделитесь, правда? А то кто же, если не мы…