«Да что же такое? Второй раз за день. Да, мам! Что опять?»

Я обернулась. Женщина одной рукой пыталась закрыть сумку, второй держалась за поручень в маршрутке, а телефон прижимала к уху плечом. Ей явно было неудобно разговаривать — это было видно, но всё равно меня «резанул» по сердцу тон, которым она ответила маме.

И вовсе не потому, что захотелось осудить, а потому, что я узнала себя. Сама была такой же — не раз лихорадочно искала в сумке телефон и также говорила: «Да, мам, что опять?», — а потом злилась и ждала, когда закончится этот несвоевременный разговор. Опять меня спрашивают, тепло ли я одета, купила ли таблетки, которые по телевизору рекламировали (про них сказали, что они просто чудодейственные), помню ли я, что внуку не стоит пить кока-колу и есть чипсы.

Я сама знаю, какие лекарства купить, и я знаю о вреде чипсов и газировки. Я давно взрослая, а эти разговоры с мамой превращают меня в бестолковую школьницу, и это очень злит.

Думала я так частенько, пока однажды на остановке не увидела, как женщина, моя ровесница, плачет, поглаживая телефон. Я подумала, что она «убивается» так по сломанному телефону, так он вроде не из дорогих. Стараясь быть тактичной, тихо спросила: «Вам чем-то помочь?»

Женщина подняла глаза и, извинившись, сказала, что задумалась и забыла, что находится на улице. А ещё сказала, что ей уже никто не поможет.

«У вас что-то случилось?» — продолжала я участливо, потому что видела — женщина явно переживала не из-за ерунды, и мне хотелось как-то поддержать её. И она разговорилась: «Мамы уже месяц нет, а я всё жду от неё звонка. Она каждый день в 8 утра звонила, спрашивала о каких-то глупостях. Я, порой, едва сдерживалась, чтобы не накричать, особенно в выходные (хотелось выспаться, а она…).

Вдруг женщина снова заплакала. У меня сжалось сердце, а она продолжала: «Я же знала, что она просыпается очень рано, часов в пять, и три часа терпеливо ждала, чтобы позвонить мне, думала, о чем спросить, чтобы не разозлить меня. Я же так раздражалась, что она говорит о всякой ерунде! А ей просто нужно было чувствовать себя моей мамой, по-прежнему нужной мне. Ну почему я этого раньше не понимала?»

Тут и у меня глаза намокли: «Господи, я ведь тоже когда-то не услышу больше мамин голос, и много-много лет меня никто не спросит о том, тепло ли я одета, не напомнит о вредных чипсах и коле. Я больше не буду чувствовать себя школьницей, я буду взрослой, настолько взрослой, что буду жить без мамы. А как без неё?!»

Мороз пробежал по спине такой, что застучали зубы. Я трясущимися руками с трудом нашла в сумке телефон, набрала номер: «Привет, мамуль…» В голосе мамочки прозвучала тревога: «Да, доча! Что-то случилось? Ты что плачешь?» Ну как она это чувствует? Я же так старалась казаться веселой. Торопливо сказав, что все хорошо, спросила, как называются таблетки, о которых накануне она говорила, мол, забыла, вылетело из головы. Мама с готовностью повторила, а я, поблагодарив, попросила её звонить почаще, а вечером пообещала сама ей позвонить.

Женщина на остановке посмотрела на меня как-то особенно тепло: «Вы умница, а я вот… Завтра пойду в храм. Там есть любимая мамина икона. Когда я стою возле неё, слышу маму».

И вот сегодня этот разговор в маршрутке. Нет, дорогая моя попутчица, ваша мама не хочет «выносить» вам мозг. Она и так очень боится вас лишний раз потревожить, и ей вовсе не хочется звонить по пустякам, и сама того не ведая, она пытается найти хоть какие-то «важные» причины для звонка — как может, как умеет, как получается. Поэтому в ее голосе столько тревоги. Она очень старается показать вам, что не просто так звонит — по делу. Стала бы она просто так звонить?!

Да она одинока и хватается за разговор с вами, как за ниточку, удерживающую ее на земле! Дорогие взрослые дети, не торопитесь взрослеть окончательно! Пусть ваши родители еще долго-долго будут рядом с вами. А для этого им, порой, всего-то и надо почувствовать, что они по-прежнему очень нужны своим детям.