Всегда и отовсюду я слышала, что жалость унизительна и невозможна.
Быть может, там имелась в виду та жалость, которая высокомерно уменьшает и отчуждает человека, и без того оказавшегося в хрупком состоянии собственной беззащитности перед жизнью… тогда да.
Но мне ближе другая жалость. Добрая, щемящая, признающая частую человеческую неспособность справляться то с одним, то с другим, то с третьим…
Я умею жалеть себя, умею жалеть других.
Без стыда и унижения.
Жалею, не сокрушаясь о том, как же так вышло, и можно же было по-другому.
Вышло, значит, вышло.
Жалею, наматывая пушистый шарф на холодное тельце спрятанного глубоко стыда, грызущего изнутри.
Заморачиваюсь долгими размышлениями вместо модного позывного всё отпускать.
Ёрзаю по острым углам неспособности быстро примириться со всем и отправиться дальше.
Врачую прохождением через боль, а не искусственной её анестезией.
Жалость — тёплая пряжа любви, выросшей из тонких ниточек одного сплошного восхищения.
Его мало там, где мы, люди, всё ещё боящиеся своего несовершенства, боимся пропасть в глазах важных нам людей, боимся опозориться своими поломками и боимся быть отчуждёнными за расхождение с парадным своим восприятием.
Не стыдно жалеть. Не унизительно принять не заходящую сверху жалость.
Стыдно не признавать известного каждому человеку беспомощного сиротства и убеждать себя в том, что оно случается только с другими…