РОМАН ВИКТЮК. «Мои евреи»
А детские годы, действительно, были насквозь еврейскими. Вся кухня, которая у нас готовилась — у меня и в мыслях не было, что существует какая-то другая еда, кроме фиш или чолнт.

Роман Григорьевич Виктюк (укр. Роман Грыгоровыч Виктюк; 28 октября 1936, Львов, Польша — 17 ноября 2020 Москва, Россия) — советский, украинский и российский театральный режиссёр и педагог, основатель и художественный руководитель Театра Романа Виктюка (1991—2020); народный артист Украины (2006), народный артист Российской Федерации (2009).

Израиль не просто удивляет меня, он абсолютно потрясает, с каждым разом — по-разному и всё сильней! Перед самым вылетом нас предупредили, что здесь звучала тревога, и что она будет звучать снова. И людям надо знать, куда бежать прятаться, в какой подвал. Несмотря на это, ни один человек из нашего коллектива ни на секунду не задумался даже о том, чтобы «отпроситься» у меня с этих гастролей.
Однажды в Иерусалиме, в один и тот же вечер, играли свои спектакли в разных залах три театральные труппы: немцы, американцы и мы. Обстановка в вашей столице, в буквальном смысле, была очень взрывоопасная, — людям просто и открыто сообщили, что существует высокая вероятность совершения теракта.
Немецкий режиссёр вышел на сцену и заявил: «Извините, мы сегодня играть не будем!» Американцы спектакль начали, затем остановились, сказали, что им страшно и ушли. Мы играли «Осенние скрипки» с Алисой Бруновной Фрейндлих в главной роли. Буквально за секунду до выхода на сцену, взглянув из-за кулис в зал, мы увидели три тысячи зрителей, заполнивших его до отказа и знавших, что американцы и немцы свои выступления прекратили или отменили вовсе. Тогда я обратился к Фрейндлих:
— Алисуля! Скажите! Даже если будет нам п/и/здец, будем играть?
— Б/Л/ЯДЬ, — протяжно ответила великая актриса, — конечно!
И публика настолько ощутила это и оценила это, что в конце была овация, которая стоит всей жизни в искусстве.
Я вспоминаю, как в эфире радио РЕКА я разговаривал с учителями и родителями ребят, погибших в теракте у дискотеки «Дольфи». На следующий день после трагедии мы прилетели в Тель-Авив, и я беседовал с ними. Там были еврейские, украинские и русские ребята. Знаешь, есть какие-то вещи, которые сегодня дороже славы, слов, вопросов, глупостей всяких. Эта земля феноменально чувствует людей неискренних, которые приезжают сюда только для того, чтобы зарабатывать. Шолом-Алейхем работал, жил и спасался от погромов в одном львовском театре. Сегодня — это Театр юного зрителя, там и мне довелось работать. Бабушка Зигмунда Фрейда тоже родом из-под Львова; про Бруно Шульца я и вовсе молчу. Сейчас вдруг поймал себя на мысли, что гениальных украинцев из моего города вышло гораздо меньше, чем «наших». Никогда раньше об этом не думал, и таки получается мало. Враньё! (О нелюбви к евреям на Западной Украине — А.З.) Никакой «нелюбви» нет! Не стоит путать отношение властей к евреям, скажем, в период коммунистического правления, и отношение простых людей. Я вспоминаю свой родной двор в самом центре Львова — евреев в нём было намного больше, чем поляков. Русских тогда во Львове вообще не было, они к нам потом на танках пожаловали и всё делали наоборот. А все мои друзья детства из нашего двора живут теперь в Израиле. В детстве, когда им бывало плохо, моя мама приглашала всех к нам, на обед. А сегодня, здесь в Израиле, меня зовут в гости и Фрида, и Моня, и Палечка. Антисемитизм — это не украинское понятие.
Знаешь, что сделал в свое время бывший мэр Львова, поэт Василий Куйбеда? Когда Украина получила свободу и «нэзалежнiсть», он поднял краном огромного бронзового Ленина на центральной площади города. И оказалось, что памятник основанием своим стоял на могильных плитах, свезённых с трёх разных кладбищ. Коммунисты не потрудились даже затереть фамилии умерших украинцев, поляков и евреев на этих плитах. Такое получилось человеческое единение трёх наций, что русские обходили это место далеко стороной. Так получилось, что «чуждой» для меня стала совсем иная среда. А детские годы действительно были насквозь еврейскими.
Вся кухня, которая у нас готовилась — у меня и в мыслях не было, что существует какая-то другая еда, кроме фиш или чолнт. В доме, где жила моя семья, двери всех квартир всегда были открыты. Не только еда с её фантастическими запахами кочевала из семьи в семью, но и традиции, нормы жизни. И эта искренняя и добрая дружба между поляками, украинцами и евреями для коммунистов была просто нестерпима. Спустя многие десятилетия, приезжая в Израиль, я хочу возвратить себе все нормы, забытые в далеком сказочном детстве.
(Из интервью в Израиле Д. Айзику 10.11.2007 — A.З.)
Когда во Львов впервые приехал Никита Хрущев с женой, мне поручили подготовить пионерское приветствие в честь дорогого гостя. В то время я уже руководил детским театром во дворце пионеров и отобрал для выступления человек тридцать. Список передал в обком партии на утверждение. На следующий день меня вызвали: «Издеваетесь, товарищ Виктюк? Где здесь украинцы?» Говорю: «Я украинец». Оказалось, в списке сплошные евреи — Фельдман, Гельфман, Фабрикант… От меня потребовали заменить детей, чтобы секретаря ЦК поздравляли истинные, щирые украинцы. Я отказался. В итоге пришлось выпускать на сцену жидовское семя. Правда, КГБ подсуетился и переделал фамилии ребят на украинский лад — Фельдмановская, Гельфманский, Фабрикантчук. Дети, хохоча, подбегали ко мне и рассказывали, какие неграмотные дяди составляли списки…
Прошли годы, ребята выросли и поняли, каково мне было оставить их на сцене. Зато сегодня я приезжаю в Тель-Авив, Нью-Йорк или Торонто, и все эти Фельдмановские и Гельфманские приходят на мои спектакли, пробираются за кулисы, гроздьями повисают на мне и рыдают. Я читал стихи и вел концерт (речь идёт о том времени, когда он служил в армии — А.З.). И вот один концерт помню. Выхожу в зал и вижу — одни старые евреи.
Ну какие патриотические стихи про Родину, про партию и армию им буду читать? И, не спрашивая командира ансамбля, я читаю Иосифа Уткина, потрясающую поэму про Мотэле. Знаешь? Это гениально! А поскольку я воспитан во дворе, где много было евреев, и язык их я понимал. Я вставлял в поэму еврейские словечки. Такого успеха я за всю жизнь не помню! Они вскочили! На своем языке благодарили, и каждый что мог нес мне на сцену: конфетки, ручки, платочки. Когда я вышел за кулисы, там начальник уже орал: «Кто разрешил жидовье тешить?» Я запомнил это на всю жизнь. А на следующий день евреи все пришли с цветами. «Расстреляю, если сделаешь, как вчера», — прошипел командир. Что делать? Я вышел на край сцены, стал что-то говорить про вчерашний день, а они одними губами шептали: «Мотэле, Мотэле».
Единственное, что я мог сказать им, это «завтра», а завтра концерта не было. Но они поняли. Поскольку я воспитывался во дворе, где все говорят на всех языках, где двери в квартиры не закрывались (а это центр Львова), мы, дети, никогда не знали, кто какой национальности. И если была беда, то общая: кто деньги нес, кто еду. А все евреи уехали из нашего двора — кто в Америку, кто в Израиль, кто в Австралию. И когда я приезжаю туда, они приходят на выступления мои, они передают подарки моей маме. Я беру их, хотя мамы давно нет. И я привожу их во Львов, и мы несем на кладбище к маме.
(Из интервью в газете «Московский Комсомолец» № 25782, 27.10.2011 — A.З.