Он припарковал машину на служебной стоянке и заглушил мотор. Потом на лифте поднялся на свой этаж больницы и присел в кабинете. За годы работы у него, как у любого, выработался свой ритуал начала дня. Для начала выпить кофе в тишине. Потом написать жене, сказать, что добрался. Потом старшей дочери, спросить, как дела. Потом узнать у сына, как он. Пожелать всем доброго утра, и можно начинать. Впереди длинный рабочий больничный день. Осмотр за осмотром, обход отделения, в обед две назначенные операции. Потом ещё и ночное дежурство.
Он неторопливо пил кофе и думал, что ритуал нарушен.
Жена, тоже врач — находится в армии. Дочь сейчас в США в командировке и сейчас ещё спит. Сын… сын тоже в армии. Идёт война. Которая нарушила все планы.
Он досадливо крякнул, поставил чашку с недопитым кофе и вышел в коридор.
Он был заведующим отделением в одной из серьезных Тель- Авивских больниц. Скоро должен был получить звание профессора. Для 55 лет совсем неплохо, для врача офтальмолога, начинавшего с нуля. Он и правда был отличным врачом. С этим соглашались даже те, кто завидовал.
Жена его Рут была оперирующим хирургом. Звёзд с неба не хватала, но свое дело она знала и поэтому понимала насколько был одарен Борис.
Да, его звали Борис. Привезли его из СССР ребенком. Он учился в израильской школе, служил в израильской армии боевым фельдшером и только потом пошел на медицину. Там он встретил Рут. Она была младше его и как-то сразу они начали симпатизировать друг другу. Борис был застенчив, нерешителен во всем, что не касалось сначала учебы, а потом работы. Рут же, наоборот. Была бойкой, веселой и беззаботной. И когда они поженились — Рут и вела их дом, и решала бытовые проблемы и занималась детьми по большому счету — тоже она.
И что нельзя не отметить — толкала в спину мужа, ненавязчиво и очень своевременно подсказывая ему разумные решения.
Словом жизнь их была достойной, с достатком и день был похож на день, и вот война.
Ещё вчера они всерьез обсуждали куда бы полететь на месяц отдохнуть, так как Борис прилично устал за этот год. Рут не уставала. Ну такое во всяком случае создавалось впечатление.
И вот война, и вот она уже идёт месяц. На нее ушла Рут, заявив, что хирурги нужны там, в Газе. Борис хотел возразить, но взглянув в серые ее глаза — непривычно для себя вдруг увидел сталь. Он даже немного струсил, хотя хотел ведь сказать, что она может оперировать в родной больнице. Но…
В общем, она собрала вещи и вот за месяц всего раз была дома. Похудела, осунулась и сразу пошла спать. А Борис с непривычки засуетился, понимая, что надо ей сделать ужин, чай и ванну.
Он не знал как себя вести в такой ситуации, если честно.
Она, притянув его к себе, как в молодости, вдруг рассмеялась и сказала.
— Помнишь тогда, когда мы учились. Помнишь? Ты решил стать врачом-окулистом. А я всегда хотела быть хирургом. Ты ведь что-то знал?
— Я ведь был фельдшером на войне. Слишком много крови. Слишком. Поэтому так и решил.
— Да, ты прав. Слишком много ее там, пробормотала она, уже засыпая.
Он неумело укрыл ее пледом и, взяв кружку с ее чаем, пошел на кухню. Так и просидел до утра.
Сын их тоже с первых дней ушел по повестке. Он даже слышать не хотел о врачебной карьере.
— Мне достаточно вас. Хватит. Я музыкант, вы ещё мной гордиться будете, — отшучивался он.
И правда, он любил музыку, вечно пропадал в каких- то пабах, клубах. Иногда просил у них добавить денег на какие- то гитарные новомодные примочки. В этот день рождения они, смирившись, подарили ему роскошный Фендер. Он даже ахнул. Потом подошёл к ним, обнял и, глядя сверху вниз — смущаясь сказал.
— Очень люблю вас. Очень.
И от смущения даже спасибо не сказал.
Вот и он там, — подумал Борис. — И он.
День тянулся, все как обычно. Время шло к обеду. Борис, пообедав, не торопясь готовился к плановым операциям.
Закончив с ними, он не стал слушать очередные дежурные комплименты от ассистентов, опять вернулся свой кабинет.
Надо вздремнуть перед дежурством, надо.
И лег на диван, усилием воли заставил себя заснуть.
Разбудил его неистовый стук в дверь. Он подскочил, машинально схватил со стола телефон. Восемь пропущенных. От жены. Распахнув дверь, он увидел виноватые глаза одной из медсестер.
— Ваша жена… она звонит не переставая …
— Что случилось, буркнул он и параллельно набирал Рут.
Она сразу ответила. Никогда он ее не слышал такой. Она рыдала так, что ее плач заглушал рев вертолета, в котором она летела, как потом оказалось.
— Борис, Борис, я с Руи…
Он тяжело ранен.
У Бориса похолодели ноги. Он опёрся о крышку стола.
— Мы его прооперировали. Жизни ничего не угрожает. Но глаза, Борис, глаза. Он не видит.
— Жду вас здесь. Успокойся и сына успокой. Не реви.
Легко сказать — не реви. У Бориса ходуном ходили руки и мелко дрожал подбородок.
Его сын, его малыш, сейчас еле живой в вертолете по дороге сюда.
Надо срочно бригаду и найти кого-то кто будет его! оперировать. Сам Борис понимал, что в таком состоянии, да ещё собственного сына — это приговор. Нельзя, нет и нет.
Когда закончился предварительный осмотр, два его ученика, тоже очень хорошие врачи, посмотрели на Бориса практически одновременно.
-Ты и только ты должен его оперировать. У меня так не получится.
— Обязан. И потом это твой метод, и лучше тебя все равно никто не сделает, сказал второй врач.
— Я не буду, вы что с ума сошли? Я не могу. Я не смогу. Я его зарежу. Нет.
Оставьте меня…
И в бешенстве выбежал в коридор.
Там стояла Рут. В окровавленном ещё халате. На нем была кровь их сына.
Она молча подошла к нему и тихо проговорила:
— Ты и только ты можешь спасти его и его зрение. Ты столько лет к этому шел. Ты настоящий доктор и настоящий мужчина.
Не дай мне в тебе разочароваться. Я не прошу тебя. Это ты должен решить.
Она прижала Бориса к себе, и у него перестал дрожать подбородок.
Зайдя в предоперационную, он коротко бросил:
— Готовьтесь к операции. Через пять минут начинаем.
Операция шла почти пять часов. Борис делал все, что он знал в медицине. А знал он в своем деле многое, если не все. На столе лежал его сын, но Борис старался не думать об этом. Лишь иногда, когда взгляд соскальзывал от стола, он натыкался на тату правой руки. Там было написано Эйнат. Это было имя сестры Руи. Так они решился написать имена друг друга. Папа, мама и Эйнат. В столбик.
Когда он начинал операцию, он незаметно для других осторожно погладил это место.
Потом очень старался не думать ни о чем, кроме самой операции. Это было неимоверно трудно, почти невозможно. Операция подходила к концу.
Он оставил ассистентам заканчивать то, что он сумел сделать с глазами сына, и, погладив руку сына ещё раз — вышел. Он уже все знал. Он сделал чудо. Получилось.
Сев на пол, он ждал остальных. Они гуськом вышли из операционной и встали напротив него. Вдруг рядом оказалась жена. Никто не решался спросить. А что? Ну как?
Он тяжело выдохнув прошептал:
— Он будет видеть. Будет. Я все сделал правильно.
Рут положила ему голову на плечо и тихо заплакала.
Он потрепал ее по голове.
— Все будет хорошо. Мы его спасли. Сначала ты, потом я.
Борис резко встал. Сил совсем не осталось. Опершись о руку жены, он вдруг почувствовал резкую боль в грудине. Стало больно, а потом очень больно.
Как будто кто-то всадил резко нож в сердце и медленно его поворачивал.
Надо же, инфаркт, успел усмехнуться он и потерял сознание.
Лёжа на больничной койке, он медленно открыл глаза. Надо же, родная больница. Рядом сидела Рут. Поцеловав его, она сказала ему на ухо:
— Ты мой герой. Все-таки правильно, что ты не пошел тогда в хирурги.
И засмеялась своим серебряным смехом, который он так любил.
@Лев Клоц Израиль