«Левым очень неудобно признавать печальный факт, что молодежь сегодня самый правый и консервативный сегмент общества. Сто лет назад, пацан шел на завод в 14 лет, где он пахал как Папа Карло, за минималку по 14 часов и очень быстро узнавал что к чему. Средний возраст рабочих и членов разных там большевиков был 21 — 23 года. Сегодня же люди в этом возрасте как правило даже не выходят на рынок труда и верят, что айфоны растут на деревьях и как только их по окончанию вуза возьмут на работу сразу станут Биллами Гейтсами, которые сами всего добились. Лишь годам к 50 после пары экономических кризисов, нескольких кредитов и двух разводов они понимают, что сказки нет, но есть семья, дети, содержать это все надо. Поэтому от Украины до Аргентины молодежь это оплот разнообразных ультраправых и любителей рыночка.»
Почему пишу это, потому что меня часто упрекают, что есть у меня некая ювенофобия: «молодежь совсем какая-то глупая стала, старших не слушает и иероглифы учить не хочет», как написал один пожилой древний египтянин 4500 лет назад.
Ну, во-первых, к своему поколению — последнему советскому поколению — у меня тоже отношение самое что ни есть хреновое. Мы так хотели джинсов, пластинок «Беатлес» и «Дип Пурпул», журналов «Плейбой» и романов Набокова, а также жувачку, что за них сдали свою страну. За бусы то есть.
Ну, а во-вторых, имеет место общий, то есть онтологический кризис, и все, что мы сейчас имеем, это лишь частные проявления его.
А на фото памятник Жан-Полю Марату. Это француз был такой.
Протобольшевик.