О будущем пришествии зимы внезапный снег оповещает крыши. Суровых подворотен нувориши берут слова у вечности взаймы, боготворя возвышенную речь, непразднично обмениваясь лестью. Лохматый пёс к развалинам поместья приходит самого себя стеречь, привязанного сердца ученик. Неразличимость небом завладела. Ты понимаешь, вот какое дело — я здесь живу, секретный проводник.
Хотя соседи истинно мудры, осознаю, что мне никто не верит: я вечерами открываю двери в приснившиеся Городу миры. Ведь Город тоже спит, в конце концов, его домам, конечно, что-то снится: то лес, то золотая колесница, то анфилады северных дворцов. Однажды фонарю приснился сон — усатый гоблин ехал на трамвае. А тем дверям, что я не открываю, возможно, открываться не резон. Есть версия — заклинило замки, ключ потерялся, чудо подустало, но между граней лунного кристалла твой детский бог глядит из-под руки и помнит Город юным Городком, пускающим кораблики в канаве. Один уплыл к далёкой Окинаве, хохочущим течением влеком. Две птицы из непроданных газет кружили над кирпичными домами, стучали в окна к белокурой даме, затянутой в изысканный корсет. К ней сватались бароны и князья, пока она не превратилась в море. Уже нуждалась улица в гримёре, когда в сторожке появился я.
В углах каморки — темнота и тишь, латынь, французский, эсперанто, идиш. А если ты меня пока не видишь, то, значит, просто не туда глядишь. Прикусывает форточка шифон. Сползает шорох по оконной раме. Днем я обычный сторож, вечерами я ставлю на «беззвучный» телефон и открываю двери. Всё не зря: и мебельное скудное убранство, и медленное чтение пространства на временном отрезке ноября.