Случилось это в октябре сорок первого — мы тогда все еще отступали.
Я тогда была в звании военврача третьего ранга. Это означало одну шпалу на петлицах и соответствовало званию армейского капитана. Система такая продержалась до сорок третьего, когда ввели погоны, и мы стали именоваться иначе: капитан медицинской службы, майор… и так далее. Только погоны у медиков были поуже, чем у остальных. Но это, наверное, неинтересно?
Порядок тогда был такой, что командиры должны были дежурить на КП дивизии. Уже не помню, что было написано насчет этого в уставах, но это наверняка тоже неинтересно. Я просто хочу пояснить, почему оказалась в тот день на КП дивизии — дежурила в свой черед.
Отдежурив, возвращалась в медсанбат примерно в час дня. От КП до медсанбата, до окраины деревни, было километров пять с небольшим, дорога одна, не петляла, так что при всем желании заблудиться невозможно. Справа тянулось редколесье, слева — болото. Стоял октябрь, я уже говорила, но погода выдалась теплая, ясная. Я специально подчеркиваю: все произошло в час дня, при ясном небе. Это мне до сих пор… ну, не то чтобы не дает покоя, но кажется каким-то неправильным. Мне всегда казалось: уж если такое бывает на самом деле, то они… ну, эти… Словом, им как бы полагается появляться после полуночи, в сумерках, об этом столько написано… Так вроде бы полагается?
От КП я отошла примерно на километр, когда услышала сзади машину, а вскоре она меня и догнала: обычный «козлик», то есть легковой «газик» повышенной проходимости. «Виллисов» мы тогда еще и в глаза не видели, их стали привозить позже.
Я сошла с колеи на обочину — колея была узкая. Машина остановилась. В ней был только водитель — прекрасно помню, с треугольничками в петлицах и пехотными эмблемами. Вот сколько точно было треугольничков, как-то не вглядывалась.
Лицо… Обыкновенное, знаете. Типичная, как принято говорить, простецкая физиономия, славянская. Такой, как бы поточнее… из весельчаков и балагуров. «Подывыся, дивчина, який я моторный». Отнюдь не первый парень на деревне — просто веселый и незатейливый. Вот, кстати, что любопытно, хотя и не имеет отношения к той истории: именно из ребят с такими лицами с равным успехом получались и настоящие герои, и последние шкуры. Но это не имеет отношения к той истории… В общем, лицо у него было простое, типичное, располагающее. Улыбка хорошая, белозубая, и все зубы — здоровые, белые, отличные, хоть колючую проволоку перекусывай, как кто-то любил выражаться. Наверное, я тогда чисто профессионально обратила внимание на зубы — у нас на факультете была и стоматология, основы…
Вот… Он улыбнулся этак открыто, беззаботно и спросил совершенно непринужденно:
— В расположение, доктор?
Я его не помнила, но подумала, что он мог меня где-то видеть прежде. Или попросту проявил солдатскую смекалку: знал, что в деревне, на окраине, стоит медсанбат, и куда же еще шагать врачу, как не туда? Петлицы у меня были, естественно, медицинские. Одна шпала — это уже не военфельдшер, это уже доктор, то есть военврач…
Я в ответ… не то чтобы кивнула — так неопределенно пожала плечами. Все же какая-никакая, а военная тайна — расположение отдельно взятого воинского подразделения, то есть медсанбата. Тогда с секретностью было строго, все уши прожужжали, да и основания были, нельзя все списывать на время и шпиономанию. Да что там далеко ходить, моим девчонкам пришлось однажды перевязывать самого настоящего диверсанта, немца, не русского предателя. Руку ему прострелили особисты, когда брали…
Шофер покивал, с понимающим видом, потом сказал:
— Садитесь, доктор, довезем в лучшем виде.
Или как-то иначе он выразился? В общем, сказал какую-то банальность — но не пошлость, нет, какую-то банальную прибаутку: мол, доставим в лучшем виде, домчим с ветерком и колокольцами…
Я собиралась к нему сесть, не особенно и раздумывая. Не хотелось тащиться пешком в такую даль. И подозрений на его счет у меня, в общем, не имелось. Завезти меня куда-нибудь не в ту сторону он не мог — дорога, повторяю, была одна-единственная, тянулась вдоль болота. Разведгруппы немцев, что приходили с той стороны за «языком», вели себя иначе — никто из них не стал бы в одиночку раскатывать на машине средь бела дня. Служила я почти год, была обстрелянной в самом прямом смысле. В кобуре у меня был ТТ. Словом, никакой опасности.
И ведь так бы я к нему и села! Знаете, что помешало? Шлевка. Шлевки — это две кожаных петли, на которых кобура подвешивается к ремню. На одной у меня распоролся шов, я давно заметила, но все не собралась починить — и как раз когда я шагнула к машине, шов разошелся окончательно, кобура вдруг провисла на одной петле, в первую секунду показалось, что кобура вообще оторвалась и падает…
Я, чисто машинально, схватилась за нее, посмотрела на ремень. И, так уж получилось, видела теперь водителя как бы искоса, краем глаза, боковым зрением.
Это был уже совсем другой человек. Пожалуй, и не человек вовсе.
Зрачки у него стали вертикальные, как у кошки. У людей таких не бывает. И зубы теперь были какие-то другие. Не клыки, нет, но… Не могу вам вразумительно объяснить, в чем была странность, но в тот миг мне стало совершенно ясно, что зубы у него не те, не человеческие. И с лицом что-то не в порядке: все на месте, но пропорции изменились как-то вовсе уж неправильно. Лицевой угол, челюсти, нос — все стало неправильное. Был румяный, щекастый, а стал похож на череп. Будто череп, обтянутый чем-то вроде кожи — желтоватой, сухой, не скучной человеческой кожей, а именно подобием кожи.
Это была тварь, вот что я вмиг поняла, и лучше объяснить не умею даже сегодня, через столько лет. Не человек вовсе. Чужая, непонятная тварь.
Я шарахнулась, моментально, подальше. Сработал какой-то инстинкт. Схватилась за кобуру, не мешкая, опять-таки инстинктивно, стала дергать клапан, и ремешок, как назло, заело…
А он… Я его теперь видела словно бы прежним — но не совсем. Вроде бы прежний незатейливый парнишка, но сквозь старое лицо что-то как бы проглядывало. То самое, что я видела краем глаза.
Он, видимо, сориентировался — почти моментально. Понял, что я его раскусила. Лицо у него исказилось совсем не по-человечески, прошипел что-то вроде:
— Ишшшь-ты…
Я его интонацию в жизни не смогу повторить. Это уже был не человеческий голос — но и не звериный звук. Просто… Что-то настолько другое, не знаю, как и описать… Тварь прошипела — разочарованно, зло, с нешуточной досадой, что у нее сорвалось:
— Ишшшь-ты…
Я все еще дергала кобуру, отбежала еще дальше, а он вдруг рванул машину с места. Даже не пытался на меня наброситься. Рванул с места, моментально исчез из виду — дорога была не прямая, выгибалась то так, то этак, машина в несколько секунд исчезла за поворотом…
Пистолет я наконец выдернула, загнала патрон в ствол, только никого уже не было. Так и стояла с «ТТ» в руке. Тишина, солнышко, безлюдье полное, и меня колотит крупной дрожью…
Ну, понемножку успокоилась, стала рассуждать уже совершенно спокойно.
И что теперь прикажете делать? Возвращаться на КП и там все рассказать, попросить, чтобы меня свезли в медсанбат? Рассказать, что вместо шофера за рулем «козлика» сидела какая-то тварь? Вы бы на их месте отнеслись серьезно к подобному рассказу? То-то. Подумали бы, что у докторши, вульгарно выражаясь, у самой шарики заехали за ролики (бытовало тогда такое выражение). На войне с людьми это случается…
Словом, я постояла-постояла, собралась с духом — и пошла дальше, прямехонько в медсанбат. Пистолет, правда, так и не спрятала, держала в руке со снятым предохранителем. Только ни этого, ни машины так больше и не увидела, добралась до окраины деревни без малейших приключений. Спросила у часового, не проезжал ли «козлик» с белобрысым таким пареньком за рулем. Оказалось, проезжал. Часовой его, понятное дело, останавливать не стал — он же не в расположение медсанбата ехал, а мимо…
Вот такая история. Я была девушка городская, с высшим образованием, из интеллигентной семьи. Дома у нас никто и никогда не интересовался таким — чертовщиной, мистикой, фольклором. Никаких верующих бабушек, никаких вечерних рассказов в духе «Вечеров на хуторе близ Диканьки». «Вечера» — это было совсем другое, классика, литературный вымысел. А сама я была, естественно, комсомолкой, твердокаменной материалисткой. Как писал кто-то — воспитана временем и страной…
Но это со мной приключилось на самом деле, честное слово! Это была тварь в человеческом облике. Оборотень. Знаете, я и тогда была твердо уверена, и теперь стою на том же: если бы я все же села в машину, к этому — там бы мне и конец. Потому что оно охотилось. Не могу объяснить, почему, но я это знаю совершенно точно. Оно охотилось на людей, на одинокого прохожего. Там бы мне и конец. Не знаю, почему оно не выскочило из машины, не бросилось на меня. Не берусь гадать. Да, я где-то читала впоследствии, гораздо позже — именно так, боковым зрением, глядя не прямо, и можно увидеть истинный облик какой-нибудь нечисти. Так в народе считают. И ведь оказалось, все правильно!
Исчезали ли люди из расположения дивизии? В тех местах? Ну разумеется, случалось. На войне это бывает не так уж редко и официально именуется «пропал без вести», о чем родным отсылается соответствующее извещение. Мало ли что… Одного уволокла неприятельская разведка, другой попросту дезертировал, третий наступил на мину, и его разнесло в мелкие клочки. Всегда находились разумные, привычные объяснения. Чтобы предполагать нечто подобное моему случаю, нужно испытать это самому, а такое, к частью, случается довольно редко. Я в жизни не слышала от людей ничего подобного, никаких историй о встречах с чем-то подобным… а впрочем, я и сама до-олго никому не рассказывала. Такие вещи человек обычно держит в себе, нет ведь ни доказательств, ни улик.
Но это было со мной, чем хотите клянусь…