Девочке три. Любит врать, что немного за двадцать. Платья носить научилась, а шпильки — не очень. Папа, смотри, я умею опять улыбаться. Глупые слезы ни капельки камень не точат.
Этот наш стих — ну, ты помнишь — читают с экранов. И, не поверишь, я тоже читаю, со сцены.
Плачу, конечно. Где ты был — там вечная рана. Там, где был ты, только память, а память — бесценна.
Ты не сердись, но мы к осени дачу продали. Мне заходить в этот дом было невыносимо.
В сейфе твои у меня сохранились медали. Я покажу их когда-нибудь младшему сыну. Он стал таким — ты б, увидев его, не узнал бы! Шустрый, смешной, рассуждает почти что как взрослый. Банку компота легко может выдуть хоть залпом. Выше, чем старший был в этом же возрасте ростом.
А рассказать тебе, может, про жаркое лето и отражения звезд, утонувших в бассейне?
Наши друзья возвращаются к нам «из-за ленты». Даже не веруя, молимся о их спасении.
Мир поломался. Мы, так, как нам верится, чиним. Каждому навыку есть теперь, где пригодиться.
Те, кто был мальчики, стали сегодня мужчины. Ты бы такими моими друзьями гордился.
Мама непросто. Но я обещаю, что справлюсь. Вот, собираемся скоро ей выбрать щеночка с добрым, веселым и капельку взбалмошным нравом. Я отыщу, я смогу, я хорошая дочка.
Ты не ворчи, что к тебе приезжаю так редко. Я всё никак не приму, что ты — цифры на камне. Кладбища — это про давних и призрачных предков. Ты — про блины и картошку с селедкой от мамы.
Ты — про концерты мои и про каждую книжку. Может, смешно — я всегда тебя чувствую в зале. Ты есть в любом моем быстрорастущем мальчишке — в ком-то улыбкой, характером, в ком-то — глазами.
Ты есть во всем. Ничего не проходит, я знаю. Девочке три в тридцать шесть, и так будет и дальше. Если ты видишь всё нашими, папа, глазами, значит, ты знаешь: мир честный, в нем нет больше фальши.
Куртку твою сохранила. В ней — веришь? — твой запах. Кутаюсь и обнимаю в минуты печали. Девочке три, она едет на шее у папы, и, выбираясь из куртки, начнет все сначала.