МАРГАРИТА АЛИГЕР. 1945 ГОД.
Разжигая печь и руки грея,
Наскоро устраиваясь жить,
Мать моя сказала: «Мы — евреи.
Как ты смела это позабыть?»
Да, я смела, — понимаешь? — смела.
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела, —
С детства было как-то недосуг.
Родины себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
Родину на свете получают
Непреложно, как отца и мать.
Было трудно, может быть труднее,
Только мне на всё достанет сил.
Разве может быть земля роднее
Той земли, что верил и любил,
Той земли, которая взрастила,
Стать большой и гордой помогла?
Это правда, мама, я забыла,
Я совсем представить не могла,
Что глядеть на небо голубое
Можно только исподволь, тайком,
Потому что это нас с тобою
Гонят на ТреблИнку босиком,
Душат газом, в душегубках губят,
Смешивают с грязью и песком.
«Мы — народ, во прахе распростертый,
Мы — народ, повергнутый врагом…»
Почему? За что? Какого черта?
Мой народ, я знаю о другом.
Знаю я поэтов и ученых
Разных стран, наречий и веков,
По-ребячьи жизнью увлеченных,
Благодарных, грустных шутников.
Лорелея, девушка на Рейне,
Старых струй зелёный полутон.
В чем мы провинились, Генрих Гейне?
Чем не угодили, Мендельсон?
Я спрошу у Маркса и Эйнштейна,
Что великой мудрости полны, —
Может, им открылась эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Милые полотна Левитана —
Доброе свечение берез,
Чарли Чаплин с бледного экрана, —
Вы ответьте мне на мой вопрос:
Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не рОздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не тая талантов,
Не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших.
Я спрошу потомков Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев —
Русских командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
Племени, гонимого в веках,
Мальчики, пропавшие без вести,
Мальчики, погибшие в боях.
Вековечный запах униженья,
Причитанья матерей и жен.
В смертных лагерях уничтоженья
Мой народ расстрелян и сожжен.
Танками раздавленные дети,
Этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
Но мы знаем: время воскресит.
Мы — евреи. Сколько в этом слове
Горечи и беспокойных лет!
Я не знаю, есть ли голос крови,
Только знаю: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклейменная в веках,
И людская кровь заговорила
В смертный час на многих языках.
Вот теперь я слышу голос крови,
Смертный стон народа моего.
Всё слышней, всё ближе, всё суровей
Истовый подземный зов его.
Голос крови. Тесно слита вместе
Наша несмываемая кровь,
И одна у нас дорога мести,
И едины ярость и любовь…