Сгоревшие дома, обугленные души,
Погосты в обезлюденных дворах.
Там детский смех звучал все тише, глуше,
Пока не перешел в не детский страх.
Двадцатидневный плен в кромешной тьме подвала,
Пристанища для женщин и детей.
Младенцу мать тихонько напевала
Среди огня и тысячи смертей,
К своей груди его упорно прижимала
И он сосал уже пустую грудь,
А мать его уже не понимала:
— Ну почему не хочет он заснуть.