(+18)
Вначале было утро, и утро было дождливым.
Виолетта Эрнстовна Мозговая, в девичестве Хаменская, сдержанно листала амбулаторные карты.
«Все здоровые, как футболисты», — с ненавистью слюнила она палец. — «Как такое может быть при нашей жизни?»
С блестящего бирюзового зонтика капала вода. В голове стучала кровь. Молчаливый ультрамариновый песок перетекал из одной колбы в другую. За стеклом громко причитала безутешная баба.
— Чтоб ты сдохла, сука толстожопая!
Виолетта Эрнстовна поджала губы и отодвинула карты на край стола. Дождавшись, когда в часах упадёт последняя песчинка, Виолетта Эрнстовна достала из портмоне цвета черники капсулу. Повозившись, высыпала на рецептурный бланк белый порошок и, пыхтя, слизала его языком.
«Давление надо сходить смерить», — думала Виолетта Эрнстовна, трогая языком бугристую шишку на щеке.
Мокрый зонтик загораживал выход. Кровь в голове застучала сильнее.
— Чтоб у тебя кишки из жопы вылезли! — надрывалось дождливое окно.
И вторил дождь крику, и лился крик как вода.
Виолетта Эрнстовна встала и поковыляла к окну.
«Жопа у меня не толстая», — говорила она себе, с достоинством оправляя светло-голубой халат, из-под которого выглядывала консервативная иссиня-чёрная юбка-карандаш.
Мозговая приоткрыла окно, и сразу же повеяло приятной прохладой и чистотой, какая бывает в весенних сумерках, когда зелёные, только что вылупившиеся тополиные листочки добавляют естественности и свежести.
Однако утончённая элегантность дождливого апрельского утра была подпорчена чьим-то жалким уходом из жизни.
Как будто где-то очень далеко скомканная, как восковой шарик, группка людей жалась к закрытому гробу, и подступающая вода смешивала их горе с мучнистой земляной кашей.
Заприметив в окне белый силуэт, из каши вылепилась бесформенная фигура с огромной головой, повязанной чёрным платком и огромным ртом, из которого извергались дождевые потоки.
Виолетта Эрнстовна демонстративно захлопнула раму.
Отодвинув ногой ультрамодный зонтик, она распахнула дверь в коридор.
Две шуршащие многоголовые скамьи, расположенные возле кабинета, встрепенувшись, притихли и с подобострастием, как на божество, воззрились на Мозговую.
Не замечая горячих взглядов и готовых раскрыться лепестков губ, божество, перекрикивая одиноко трезвонящий телефон, недовольно поинтересовалось у регистратуры:
— Кто там помер-то?
Из сумрачного окошка высунулась прилизанная голова:
— Это Якушева из двадцать шестой квартиры. Ну, та, педагогичка ненормальная, у которой сынка за взятки посадили. Прокурором он был.
— А чего померла-то? — в кромешной тишине аквамаринового коридора авторитетный голос Виолетты Эрнстовны казался значительным и возвышенным.
— Перитонит, — обрадовалась прилизанная голова, высовываясь ещё больше, так, что показалась тощая шея цвета извести. — Вас-то она не послушала, все они умные больно, вот и мрут, как мухи!
Многоголовая скамья пришла в движение, будто павлин распустил яркий сапфирово-зелёный хвост. Виолетта Эрнстовна фыркнула и попятилась внутрь кабинета. Робкий голос помешал ей закрыться на ключ: — Вы уже принимаете? Врач-гинеколог высокомерно взглянула в появившиеся на трепетавшей павлиньей голове одинокие кобальтовые глаза и процедила сквозь зубы:
— Я вас приглашу.
— Так приём уже должен начаться!
Скамья раскололась, павлин сложил хвост, и сквозь разлом выступил безобразный жирный живот.
Виолетта Эрнстовна попыталась разглядеть, какие у этого живота глаза, но не смогла. Скамья пришла в движение, заморгав сонными веками и выпятив надутые животы.
Виолетта Эрнстовна властно хлопнула дверью.
— Гореть тебе в аду! — булькало охрипшее утро.
Виолетта Эрнстовна, пожав плечами, раскрыла ежедневник приглушённого синего цвета.
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
Перечитав эпиграф несколько раз, она сделала кое-какие пометки сегодняшним числом:
1. Купить тесьму.
2. Отнести в ремонт голубые босоножки.
3. Купить килограмм копчёной скумбрии.
Облизнувшись, она достала из сумочки контейнер, и кабинет наполнился гнилостным запахом протухшей рыбы. Разделавшись с тушкой, Виолетта Эрнстовна вытряхнула рыбий остов в мусорное ведро и впервые за утро довольно улыбнулась.
— Чтоб тебе руки по локоть отрезало! — не унималось апрельское утро.
Виолетта Эрнстовна, как будто впервые, осмотрела свои сахарно-белые ухоженные руки, полудлинные ногти, выкрашенные в незабудковый цвет, кольцо с аметистом и, вздохнув, встала. Повернув ключ в замке, она уселась за свой стол.
Посетитель не заставил себя долго ждать. Вначале показался обтянутый васильковым трикотажем шар, затем взъерошенная голова, от которой пахнуло перхотью, и в дверь втиснулась беременная в джинсовом комбинезоне, завершая свой безобразный облик ярко-розовой сумкой необъятных размеров.
Споткнувшись о зонтик, беременная растерялась.
Виолетта Эрнстовна брезгливо наблюдала за тем, что будет дальше.
Испугавшись, беременная, косолапо переставляя ноги в бахилах, протопала к столу. Робко присев на краешек стула, она протянула врачу результаты анализов и тревожно принюхалась.
— Меня сейчас стошнит, — пожаловалась она полузадушенным голосом. — У вас рыбой воняет.
— Не воняет, а пахнет, — холодно возразила Виолетта Эрнстовна. — И не у нас. У нас стерильная чистота. А, случаем, галлюцинаторными расстройствами ты не страдаешь?
Беременная, прижимая к носу замызганный носовой платок, покачала головой.
— Ничего, это только начало, — утешила Виолетта Эрнстовна. — Умалишённые в анамнезе есть?
— Что? — не поняла беременная.
— Я спрашиваю: алкоголь, наркотики, энергетики принимала?
Беременная виновато потупила глаза.
Виолетта Эрнстовна пролистала карту, разложила перед собой данные лабораторных исследований и, как кобра, уставилась на несчастную пациентку.
— И кого ты, спрашивается, родишь?
— Я… Мы только совсем немного… чуть-чуть… — в глазах беременной заблистали дождливые жемчужинки. — Мы уже имя ребёночку придумали. Игорёчком хотим назвать. У меня соседка всю беременность пиво хлестала, и ничего…
— Как имя соседки? — ехидно поинтересовалась Виолетта Эрнстовна.
— Соснина. Дочка у неё Мария. Ей семь уже, она в фигурном катании выступает. Говорят, вторая Навка растёт… А мы уже за садик заплатили семь тысяч…
— Соснина Мария, — напевным голосом повторила Виолетта Эрнстовна. — Худенькая такая, с синими прожилками на лице, ножки тоненькие, как у поганки… Шейка, как у голубя… Как же, помню, помню.
— Чтоб тебе ноги коленями назад вывернуло! — барабанили капли дождя.
— Вот, верное, кстати, замечание, — поддержала дождь Виолетта Эрнстовна. — Этой дуре Сосниной двадцать пять раз твердили, что у ребёнка патология костной ткани. Когда начнётся пубертатный период, кости начнут гнить, в труху перемалываться, это, по-вашему, по-житейскому. Вот где пивко-то ваше и вылезет… А при её нагрузке на ноги…
— Так в нём же жизнь… — прошептала беременная, неловко касаясь своего выпирающего, как мяч, живота. — Нам же боженька его послал, мы ему имя придумали, у меня же свидетельство есть от нарколога, что Игорёк — нормальный…
— Часом не Светлова фамилия нарколога?
Пациентка робко кивнула.
— Светлова, чтоб ты знала, — сама бывшая наркоманка и пьёт, как сапожник. Ей давно уже всё до фонаря. И ты, и Игорёк твой с садиком…
Повисло неловкое молчание.
— А ты сама поразмысли, — Виолетта Эрнстовна нашла, наконец, имя беременной в карте. — Боброва Елена Сергеевна, 16.03.1980 года рождения, а Светлова исследовала эту проблему? Она — научный работник? Она — светило?
Боброва, задождив жемчужинками, покачала головой.
Виолетта Эрнстовна смягчилась.
— Ты поплачь, поплачь, легче станет.
Гинеколог даже встала от нахлынувшей вдруг нежности и погладила Боброву по васильковому дрожащему плечу.
— Ты же молодая, здоровая девка! Родишь нормального ребёнка! Годик попостуешь, физкультурой займёшься.
Боброва решительным жестом вытерла глаза. Даже тошнота её прошла.
— Я согласна!
Она вскинула подбородок, как коммунистка, которую сейчас будут насиловать фашисты, и почему-то стала рыться в своей розовой торбе.
Виолетта Эрнстовна, засияв, строчила направление на искусственные роды.
— А это визиточка… Всё сделают быстро, без боли, а меня ещё вспомнишь, когда твоего здорового Игорёчка в телешоу покажут, спасибо скажешь, в ножки поклонишься.
— Спасибо, Виолетта Эрнстовна, — Боброва спрятала визитку в портмоне тошнотворного розового цвета. — А это… Вам… за науку.
Беременная неловко поставила на стол оттопыренный подарочный пакет с льняными тканевыми ручками.
— Ну что ты, что ты, Боброва, — притворно засмущалась Виолетта Эрнстовна. — Это лишнее.
— Виолетта Эрнстовна, это же от чистого сердца!
Боброва встала, вложила направление в синюю папку на кнопке и прошептала:
— Я к вам подругу Свету пошлю…
— Позови следующую.
Виолетта Эрнстовна убрала пакет под стол, попутно заглянув: коньяк, коробка конфет. Будет чем скоротать одинокий вечер.
В дверь всунулась ещё одна пузатая в безразмерном платье цвета традесканции, огромными голубыми глазищами и пшеничными волосами.
— Я — Гатаулина. — заявила она, отодвигая зонтик ногой и плюхаясь на стул.
Виолетта Эрнстовна откинулась на спинку стула и, поджав губы, презрительно ждала, что пациентка будет говорить дальше.
— Вам звонили насчёт меня! — высокомерно продолжила девица.
«Может, и звонили», — думала Виолетта Эрнстовна, — «И что, я перед тобой, засранкой, губы должна поцелуйчиком складывать?»
— Просветите меня, — Виолетта Эрнстовна взяла ежедневник и стала задумчиво его листать. — Мне поступает много звонков.
— Короче, этот ребёнок мне на хрен не нужен. Я в корпорации «Тяни-Толкай» работаю. Через месяц я стану «золотой лошадью», и поеду в Уфу открывать новую ветку. Мне нужны только деньги.
«Золотая лошадь» достала из сумочки пухлый конвертик.
— Да, да, я вас вспомнила, — льстиво улыбнулась Виолетта Эрнстовна. — Но мне в любом случае нужны анализы и…
— У меня всё есть. Вот томография мозга ребёнка, а вот русским по белому написано, что он — дебил. Виолетта Эрнстовна, я тороплюсь, можно побыстрее направление. Мне надо сегодня после аборта ещё продукцию в пригород везти!
— Хорошо, — надула губы врач и застрочила в бланке.
Конвертик она неуловимым движением протолкнула в ящик стола.
Дождь продолжал барабанить по стёклам, за окнами ничего не было видно, кроме весеннего месива из нарядившихся деревьев, фигур, скрывающихся под зонтами и удаляющейся похоронной процессии. Мир состоял из дождя, и дождь пахнул рыбой, а в кабинете врача-гинеколога должностной властью решались судьбы людей.
Виолетта Эрнстовна свято верила в то, что обществу нужны уроды, инвалиды, дебилы и прочие индивиды с отклонениями, и именно это убеждение уравновешивало общепризнанные принципы с её совестью. А чем меньше нормальных людей, тем лучше.
Гатаулина буквально выхватила у неё желанное направление, торопливо щёлкнула замочком сумочки, искусственно улыбнулась и вдруг затарахтела:
— А вы не хотите в нашу компанию перейти? Вы хорошо умеете убеждать!
— Нет, не хочу, — задумчиво ответила Виолетта Эрнстовна. — Знаешь, Гатаулина, вот лицо у тебя что ни на есть русское, а фамилия татарская. Получается, пришла ты к своим, а тебя не приняли. Стержня у тебя нет. А раз ты, Гатаулина, скоро «золотой» лошадью станешь, значит, такие вот у вас процветают, которые от крови, от хотения плоти и хотения мужа родились…
«Золотая лошадь» выкруглила глаза, потом взяла себя в руки и гордо процокала к выходу.
Виолетта Эрнстовна захотела перекусить. Когда дверь приоткрылась, она зычно гаркнула:
— Пятнадцатиминутный перерыв. Проводится кварцевание.
Дверь мягко прикрылась.
Врач достала из бумажного пакета булочку, посыпанную сахаром, калач, кренделёк и налила чаю, попутно глянув в окно.
Дождь продолжался, как ни в чём не бывало, и капли его стучали, как слова, и слова эти отдавались в мозгу Виолетты Эрнстовны словами благодати и истины, и видела она себя коронованной, купающейся в лучах славы. И имя ей было: святая мученица, бравшая на себя грех (или по-нашему) ответственность за чужие судьбы.
Сжевав булочку, проглотив калач и закусывая крендельком, Виолетта Эрнстовна с удовольствием оглядела свой кабинет: стены, выложенные плиткой приглушённого лазуритового цвета, на полу плитка серовато-голубая, но нежная, как шейка матки, а в тени, как кобольдовая шахта, ведущая в преисподнюю, и пригласила следующую беременную.
Она ей сразу не понравилась, ещё когда приходила на прошлой неделе.
Во-первых, эта Парфёнова на пальце носила обручальное кольцо, а на шее, на золотой цепочке, крест. Во-вторых, волосы её были уложены, как будто она только что от мастера, платье на ней, скромное и неброское, фиолетовое в ежевичную клетку. А этот царский, мистический цвет на других мучил и раздражал Виолетту Эрнстовну. Сумочка у беременной была в тон платью, а на ногах — мама родная! — у этой нахалки были высокие сапоги на тонких шпильках. А лицо подкрашено. Ресницы, как у коровы. Глаза цвета кобальта. Ногти — ухожены, покрыты озорным колокольчиковым лаком. Всем своим видом она демонстрировала достоинство и независимость. Ну, натуральная стерва!
«Вот тварь», — решила Виолетта Эрнстовна. — «Ты-то точно от меня не уйдёшь!»
— Здравствуйте, — эффектная Парфёнова аккуратно убрала злосчастный зонтик с дороги, расправив складки платья, важно села на стул.
Виолетта Эрнстовна, сложив руки на груди, не ответила на приветствие.
— Я не понимаю, почему меня опять отправили к вам, — беременная говорила значительно и веско. — Ребёнок мой по всем показаниям здоров и умственно и физически. Вот заключение из диагностического центра, вот справки из института генетики, вот…
— Что ты вообще о себе возомнила? — прервала нахалку Виолетта Эрнстовна. — Хочешь всему миру доказать, что ты со своим неврозом здорового ребёнка родишь? Думаешь, природа дурнее тебя?
— Я. Буду. Рожать. — Заявила Парфёнова так самоуверенно, что у Мозговой затряслись руки.
— Считаешь врачей идиотами? Многоводие тебе ни о чём не говорит? — брызгала слюной Виолетта Эрнстовна. — Объяснить популярно? Воды давят на череп плода, мозг сплющивается, уродуется, а ваши справки, они липовые — они ничего не значат.
— Мой врач — Иван Моисеевич Боголепов. — наехала Парфёнова. — Он говорит, что многоводие специально придумали, чтобы побольше беременных на искусственные роды отправлять, потому что плацента бесплатная нужна. Так что не надо мне мозги пудрить, пишите в справке, что ребёнок здоров!
— Ничего я такого писать не буду!!! — зашипела Мозговая, резко вставая и опрокидывая стул. — Твой Боголепов — двоечник, я с ним на одном курсе училась!
— Он про вас то же самое сказал! — пустила шпильку стерва. — Давайте время терять не будем.
Виолетта Эрнстовна невероятным усилием воли взяла себя в руки. Подняв стул, она перевернула песочные часы и зачем-то вылила воду из чайника в раковину.
— Хорошо.
Мозговая подошла к Парфёновой так близко, что ощутила запах дорогих духов. Тонкий аромат вскружил ей голову.
— Но я должна тебя осмотреть.
— С чего вдруг? — насторожилась беременная.
— Чтобы выписать тебе липовую справку о якобы здоровом ребёнке, я должна убедиться, что он якобы здоров. Пошла на кресло!
— Я лучше пойду отсюда к едреней фене. Но ВЫ в меня не полезете!
— Отлично, — Мозговая впервые за всё время непродуктивной беседы улыбнулась. — Но без МОЕЙ справки тебя ни один роддом не примет. Будешь, как кошка, на коврике рожать.
— Есть частные клиники, — высокомерно вскинула подбородок Парфёнова. — Мне добрые люди посоветовали дать вам взятку, но я передумала. Я лучше себе пальто кашемировое куплю! А Боголепов меня не оставит, он влиятельнее вас, я в него верю, потому что он верит в меня. И в бога.
— Бога никто никогда не видел! — Усмехнулась Виолетта Эрнстовна. — А всё здесь делается людьми, и мой тебе совет: не торопись пальтишко покупать! Родишь дебила, вот тогда побегаешь!
— До свидания, Виолетта Эрнстовна, — лучезарно улыбнулась Парфёнова.
Она вытащила из кармана небольшой чёрный продолговатый предмет.
— Это диктофон.
Стуча каблуками, упрямица растворилась в густой, синей пропасти.
У Виолетты Эрнстовны похолодело в сердце. На мгновение она почувствовала себя насекомым, взобравшимся внутрь цветка, пахнущего так одуряюще дурманно, что оно и думать забыло, что цветок насекомыми закусывает.
Одновременно с холодом в сердце, небо ненадолго прояснилось, а потом грянул гром, от которого дождь участился, и сердце врача загремело, как консервная банка, привязанная к хвосту бродячего пса, и впервые она спросила себя:
«Кто ты? Дочь врача-психиатра, в честь которого назвали клинику. От отца ты отреклась, потому что он с психами возился, каждого вылеченного на руках носил. Ты — глас вопиющего в пустыне, ты исправляешь ошибки отца, ты берёшь на себя грех мира. Ты служишь истине, а отец твой недостоин воду пить, в которой ты ноги моешь… Неужели, я только насекомое, которое влезает в эти ароматные цветы…»
Внутренний монолог гинеколога был прерван робким поскрёбыванием в дверь.
— Войдите! — властно повелела вершительница судеб.
В дверь впорхнуло неземное создание. Беременная была такой воздушной, такой невесомой, что, казалось, держат её на грешной земле лишь джинсы и грубой вязки лазурный свитер с широким воротом.
— Здравствуйте, Виолетта Эрнстовна! — обрадованно пропищала беременная. — Я — Наташа Дедова. Вы моя последняя надежда! Мне поставили диагноз: многоводие и предупредили, что ребёночек может родиться умственно отсталым…
Неземное создание чуть не расплакалось.
— Ложись на кресло! — приказала Виолетта Эрнстовна.
Дедова стянула джинсы и эльфом вспорхнула на кресло. Ноги её затрепетали как прозрачные крылышки.
Виолетта Эрнстовна, отвернувшись, надела перчатки, которыми она обследовала беременную с сифилисом и с некоторым воодушевлением раздвинула щипцами ярко-красную, чернеющую в глубине щель.
Дедова чуть поморщилась.
— Проход узковат.
Виолетта Эрнстовна говорила сухо, отрывисто.
— Если до родов дойдёт, советую кесарево сделать.
Эльф пошевелил ножками-крылышками.
— Внутри у тебя кости таза сужены, а головка у ребёнка большеватая, пока он родовыми путями пройдёт, его так стиснет, что неизвестно, кто вылезет: кретин или имбицил…
— Что вы меня так пугаете? — жалобно пропищал эльф, морща рыльце.
Виолетта Эрнстовна кинула инструменты в металлическую кюветку. Удар совпал с громом. И она снова стала чувствовать себя человеком.
— Сейчас будет немного больно.
Виолетта Эрнстовна с наслаждением засунула в красную щель палец в сифилитичной перчатке. Другой рукой она мяла живот пациентки.
Дедова поправляла вьющиеся золотистые волосы и напрягала таз. Ножки-крылышки замерли.
— Боли в спине, в почках есть?
— Да! — взволнованно воскликнула неземная Дедова. — Ничего не помогает, я плохо ночами сплю.
— Отлично!
Виолетта Эрнстовна вытащила руку и стянула перчатки, кинув их в мусорное ведро.
Потом достанет.
Эльф взмахнул крылышками и слетел с кресла.
Они вернулись к столу.
— У меня есть шанс? — робко поинтересовалась Дедова.
— Конечно, есть, надо надеяться, деточка моя! — ласково обратилась к беременной Виолетта Эрнстовна. — Я тебе таблеточки дам, прямо волшебные, такие пока только в Израиле продаются, у нас их даже за большие деньги нигде не купишь!
Дедова раскрыла рот.
— Ты мне понравилась. Хорошенькая такая. Ты просто обязана родить красоточку!
Виолетта Эрнстовна потрепала смущённую Дедову по щеке.
— Только про таблетки ни-ко-му. Боль они уберут не сразу, у них аккумулятивный эффект. А потом забудешь вообще, что беременная, будешь голубицей летать!
Дедова самодовольно улыбалась.
Виолетта Эрнстовна сунула ей упаковку таблеток с красивым названием «альгерника».
— А они, вообще, от чего?
Дедова вертела в руках блестящую упаковку.
— Они от любых видов болей, специально для беременных.
— А сколько я должна?
— Пока нисколько. Придёшь через две недели, там посмотрим. Но, учти, разболтаешь кому про таблетки…
— Что вы, что вы, Виолетта Эрнстовна! — сияла Дедова, пряча «альгернику» в сумочку. — Рожу девочку, назову Виолеттой!
— Эльф ты мой прекрасный!
Виолетта Эрнстовна встала и обняла пациентку, как родную дочь.
— Ладно, давай, иди, не болей. Следующую позови.
— Лукьянова я.
По кабинету прогрохотали кованые каблуки полумужских ботинок, выше над ботинками светились голые ноги. После коленей обширный, вместительный зад обтягивала чёрная поношенная юбка. Виолетте Эрнстовне даже показалось, что беременная Лукьянова переместила свой живот за спину.
— Это моя карточка.
Лукьянова чуть ли не в лицо Мозговой швырнула увесистый многотомник, шлёпнулась на стул и повела носом.
— Рыбы хочу! — заявила она вместо приветствия. Гром загрохотал так сильно, что гинекологу пришлось кричать.
— А ребёнка ты хочешь?
Мозговая раздумывала, какую линию поведения ей избрать. Ну, Лукьянова — это пешка, мелкий человечишка, шестёрка. Такие тоже надобны: уборщицы, дворники, сторожа и всякая другая шваль. И, вообще, чем меньше нормальных людей, тем лучше.
— Конечно, хочу. Вырастет, будет кого за пивасом посылать. Эт у меня уже пятый, я вам не какая-нить первородка, я баба с опытом. Меня от наркоза блевать тянет.
Виолетта Эрнстовна наконец-то взглянула ей в глаза. Глубокие, лагунные, они смотрели без лукавства, и врач на мгновение смешалась.
— Где вы живёте? — поинтересовалась она, внимательно вчитываясь в анализы, в строчки, подчёркнутые ненавистным ей красным цветом.
— В Нахаловке. Дом у нас свой, деревянный, баня, правда, вот-вот рухнет. Мужа у меня нет. Живу с детьми и двумя братьями. Огород держим, кур. Мы вообще приличные люди. Старшенькой моей восемнадцать, сынишке её, моему, стало, быть, внучонку Вовке, четвёртый годок пошёл. Она не какая там профурсетка, с мужем живёт.
— Вам не поздновато самой-то рожать? Сорок два, знаете ли…
Виолетта Эрнстовна что-то замазывала корректором в карточке пациентки.
— Да ты чо, гиня! — фамильярно отозвалась вонючая Лукьянова. — Государству бойцы требуются!
Эта Светлова совсем чокнулась. Написала: «В.Э. Срочно на иск.ро.!» Лень ей, видите ли, полностью словами высказаться, не терпелось, видимо, к фунфырику присосаться.
— Вы раздевайтесь, я вас осмотрю на всякий случай.
Раздевшись, «свиноматка» взгромоздилась в кресло, растопырив ноги как рассевшаяся прачка.
Виолетта Эрнстовна уже знала, что делать и мяла живот чистыми перчатками так, для вида. Ни на какие искусственные роды она её не пошлёт. Эти врачишки из диагностического, зафиксировали, видите ли, дебильность в голове шестимесячного плода.
А Виолетта Эрнстовна сердцем почуяла, что вот он — дух сходящий и пребывающий в этом полупьяном и жирном теле, исходящим мочой и гнилым луком.
Тщательно моя руки, Виолетта Эрнстовна авторитетно заявила:
— Нормальный он у вас, это я, как бог, свидетельствую. Это Светлова — пьянь, ей бы чтоб детей меньше рожали, материнский капитал экономит.
Лукьянова натянула трусы и довольная плюхнулась на стул.
— Ну, дать-то мне вам нечего.
Толстуха икнула и вынула из сумки бутылочку пива.
— В горле пересохло, Сёмка, видать, соки с мамки сосёт!
Виолетта Эрнстовна нежно улыбнулась.
— Ну, эт, я к вам Веню пошлю, он чо прибить там или трубы прочистить, на все руки мастер, б., фломастер!
— Хорошо. Мне как раз надо картину повесить, — улыбкой королевы сопроводила свои слова Виолетта Эрнстовна.
— Ну, пошла я. Я ещё приду к вам! — залихватски подмигнула Лукьянова на выходе и гавкнула кому-то:
— Не бойсь, входи, поди под мужиком-то не страшно было!
Виолетта Эрнстовна тотчас же не была расположена принимать ещё одну толстопузую.
Лукьянова, у которой баня должна была вот-вот рухнуть, мылась неизвестно когда и неизвестно где. Мозговая открыла окно и подставила лицо обжигающим каплям дождя.
«Вот она, благодать», — подумала довольно Виолетта Эрнстовна. -«День дождя, день избавления от грехов. И сам дождь, как молоко агнца Божьего. И ушла бы я вслед дождю, но кто же избавлять землю будет от плоти червивой, от плоти смрадной?»
Захлопнув окно, она вернулась к своему рабочему столу. К её немалому неудовольствию, пугливая беременная самовольно взяла её песочные часы — две такие приятные стопочки — и вертела их в руках, не давая ультрамариновому песку пересыпаться из одной колбочки в другую.
— Что-то я тебя не помню. Виолетта Эрнстовна поджала губы. В глазах беременной, у которой, кстати, и живот-то не выпирал, стояли огромные слёзы, но не выливались, а держались в сумрачных свинцовых глазах, как приклеенные.
Плакса молча протянула карточку.
— Лутфуллина Элиана Эриковна… Господи, язык сломаешь, пока выговоришь! Чего тебе надобно-то? У тебя девять недель всего! Если аборт нужен, иди в поликлинику, а я причём?
— Я боюсь… — расплакалась Лутфуллина. — Мне страшно, понимаете?
Виолетта Эрнстовна крайне удивилась и приготовилась слушать.
— Я занимаюсь эзотерикой, если точнее, селестологией. Вы знаете, что на девятой неделе эмбрион всё больше и больше похож на человечка! У него отпадает хвостик!!!
Лутфуллина не на шутку разрыдалась.
Виолетта Эрнстовна не удержалась. Встав и налив ей стакан воды, она выковыряла из пластинки две капсулы «альгерники» и подала беременной.
Лутфуллина истерически отшатнулась.
— Это успокоительное, — заверила её Виолетта Эрнстовна. — Специально для беременных и кормящих. Чего ревёшь-то? Ребёночек твой, хоть и без хвостика, а уже всё понимает.
— Вот именно! — Лутфуллина продолжила сыпать энциклопедическими знаниями. — У него сейчас усиленными темпами развивается мозг. Уже готовы оба полушария, закладывается мозжечок, отвечающий за координацию движений, и мозговая часть надпочечников, занимающихся выработкой адреналина… а глазки…
— Слушай, Элиана Эриковна, — не на шутку разозлилась Мозговая. — Ты какого хрена мне тут лекции читаешь? Ты часом не попутала? Здесь МЕДИЦИНА, а не сраная твоя эзотерика! Я тебе к психиатру направление выпишу…
— Нет, пожалуйста!
Лутфуллина вдруг опустилась на колени, сминая подол скромного коричневого платья, и вцепилась в стерильный халат Виолетты Эрнстовны цепкими обезьяньими пальцами.
— Хотите, я вам ноги буду целовать?
— А ну-ка сядь, выпей капсулы и рассказывай! Изнасиловали? Или мигом в дурдом поедешь!
Лутфуллина кое-как заползла на стул и уцепилась побелевшими пальцами в краешек стола. При этом песочные часы Мозговой упали на кафель и разбились. Виолетта Эрнстовна сурово сдвинула брови. Если бы не её высокое положение, она заставила бы эту эзотеричку слизать любимый песок.
— Виолетта Эрнстовна, только вы можете мне помочь!
Лутфуллина покорно выпила «альгернику» и стала рассказывать:
— Я работаю официанткой в ресторане Sushi Girls. Мне не нравится моя работа, но там хорошо платят, и, главное, там часто клиенты заказ оплачивают, а еду оставляют. А моему малышу нужны морепродукты, он уже может не только шевелить ручками, но и глотать!
Виолетта Эрнстовна всё ещё не понимала, какая роль в этой истории отведена ей.
— Мы с мужем практикуем селестологию. Это учение о звёздах. Мы смотрим на звёзды и отдаём им то, что нам не нужно, а они нам то, что не нужно им.
«Шило на мыло меняют», — подумала, но удержалась от замечания Виолетта Эрнстовна.
— Нам пришла информация, что мы родим мальчика со звезды. Но только никто — понимаете, НИКТО не должен меня фотографировать!
«Это Самойловский случай», — обречённо подумала Виолетта Эрнстовна и достала бланк.
— Вот что, Элиана Эриковна, — важно поправила причёску Мозговая. — Один мой очень хороший врач как раз занимается и звёздными мальчиками, и лунными девочками, и фотографами с Марса. Он на селестологии собаку съел.
— Виолетта Эрнстовна, — застонала Лутфуллина. — Мне уже никто не поможет. Эта тварь, эта мразь всё испортила! На днях к нам пришла пара — с виду приличная: мужчина в красном свитере, и эта его жена-не-жена, любовница, наверное, такая манерная вся, под Ренату Литвинову, белая блузка, чёрная юбка, губищи ярко-красные, как у вампира. Мне сразу сердце сказало: это ведьма. И, как назло, моя очередь обслуживать. Сначала всё хорошо шло. Эта ведьма морщинистая коктейль заказала, «зебру», мужчина пиво, картошку с грибами, набор «Калифорнию». Эта тварь коктейль выдула и достала камеру! И стала снимать наш ресторан! — А у вас запрещено снимать? — спросила Виолетта Эрнстовна, что-то строча в новозаведённой карточке.
— Не запрещено. Она Диме, это мой напарник, сразу сказала, что у них какая-то годовщина, и что она хочет снять, как они жрут, на камеру, и наш ресторан хотела снять, типа, блогерша, на «флампе» хотела разместить про нас отзыв.
— И что в этом плохого? — всё ещё не вникла в суть Виолетта Эрнстовна.
— А то, что она МЕНЯ постоянно снимала! Я просила, умоляла её удалить фото, она удалила, но потом она опять сняла меня, и я опять её попросила удалить, а она сказала, что я сумасшедшая, и что ничего мне показывать больше не будет на камере, что у неё только виды без людей, но я ей не поверила. А она разозлилась, тарелку у нас разбила, и пожелала, чтобы у меня урод родился.
— И вы верите всему, что вам говорят? — криво усмехнулась Виолетта Эрнстовна.
— У меня не видно живота! Как она узнала, что я беременная? Я вам и говорю: ведьма! Она на «флампе» эту историю разместила. Хозяин уволить грозится. А мне сон сегодня снился, будто я рожаю, а ребёнок у меня с рогами и хвостом…
— Вот что, — решительно перебила сумасшедшую Виолетта Эрнстовна. — В психиатрической клинике имени Эрнста Хаменского есть замечательный врач: Самойлов Анатолий Николаевич. Он тебя вылечит от навязчивого состояния.
— Мне не нужен психиатр, я нормальная! — взвизгнула Лутфуллина. — Мне сказали, что вы светило гинекологии. Посмотрите меня на кресле, пощупайте, есть у мальчика рожки на голове? Я вам заплачу!
Лутфуллина вынула из потрёпанной сумочки склеенную скотчем тысячу.
— Ну, хорошо, — без радости согласилась Мозговая.
Она не любила поношенные деньги.
Лутфуллина сняла колготки, рейтузы и трусы, похожие на те, какие Виолетта Эрнстовна дарила на восьмое марта бабушке. Запрыгнула на кресло, как обезьянка.
Застыла.
Пока Виолетта Эрнстовна выбирала перчатки, расширитель и другие приспособления для выявления рожек, селестологичка глубоко вздохнула и стала рассказывать:
— Вы знаете, что у звезды можно заказать ребёнка? Что можно сформировать его? Мы хотим, чтобы у нас Христос родился. И всё это нам звезда делает, не верите, пойдите и увидите, она в десятом часу появляется. Андрей, муж мой, читает мантры, а потом указывает звезде, какими свойствами ребёнок должен обладать. И всё хорошо шло, пока…
— Так, помолчи немного, будет больно. Отверстие узкое. Так, вставляем зеркало…
Виолетта Эрнстовна говорила эти слова лишь затем, чтобы заткнуть истеричную Лутфуллину. Отверстие у неё было разработанное.
— Вы зеркало побольше вставьте, я потерплю. Я очень терпеливая. Даже когда эта уродина в блузке, кстати, тысяч за пять купленной, не меньше, мне пожелала, чтобы у меня настроение испортилось, я и то не заплакала.
— А-а-а-а-а! — заорала официантка.
Виолетта Эрнстовна, не стесняясь, всадила ей в щель зеркало с длиной створки 90 миллиметров.
Потекла кровь.
— Рожек я не вижу. Хвостик ещё не отвалился…
— Нет! Нет! — забилась в кресле Лутфуллина, скребя ногтями по обшивке кресла.
— Кто-нибудь! — что есть мочи заорала Мозговая.
В дверь ворвалась испуганная Вера, регистраторша.
— Психиатричку вызывай!
Веру словно смыло грозной морской волной.
Лутфуллина билась в истерике, елозила спиной и рычала. Чтобы она не свалилась с кресла, Виолетта Эрнстовна крепко держала её за ноги.
— Один из двух, слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за ним, был Андрей, мой муж. Он первый сказал: мы родим Мессию, что значит: Христос… — хрипела жертва эзотерического учения.
— Вы все каменные, — продолжала изрыгать она слова, — в вас нет ничего человеческого, истинно говорю вам, не увидите вы небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому! Вы и эта ведьма распяли Христа! Вас камнями закидать мало…
Наконец, Виолетта Эрнстовна смогла дотянуться до её перекошенного рта и заткнуть его ладонью в окровавленной перчатке.
В кабинет влетели коллеги, и каждый — кто взял истеричку за руки, кто за ноги, а Виолетта Эрнстовна отошла к окну и открыла его настежь.
— Чтоб вас дождём смыло!
Это были последние слова официантки, бьющейся, как рыба об лёд и в окружении врачей казавшейся посыпанной голубой пудрой. Кто-то догадался сунуть ей в рот марлевый кляп.
Через полчаса кошмар закончился. Уборщица смела песок времени в совок и унесла его прочь. Кабинет прокварцевали, в это время Виолетте Эрнстовне измерили давление, вкололи успокоительное и оставили лежать на кушетке в смотровом кабинете. Оставшихся беременных распустили по домам.
Виолетта Эрнстовна лежала на спине и слушала, как дождь продолжает журчать по стёклам, ей казалось, что вода чавкает и съедает больничное пространство. Перед глазами Виолетты Эрнстовны прыгали нарциссы и ирисы.
На подоконнике смотровой, загораживая дождь, тоскливо и замкнуто, отрешась от мирской действительности, в белом горшке цвела орхидея цвета тишины. Орхидея не была ни величественной, ни элитной, она просто цвела там, где ежедневно выставляют напоказ свой срам всякие официанточки и кассирши.
Орхидея вернула Виолетту Эрнстовну в реальность.
«Это что же такое страшное происходит?» — разозлилась она. — «Это, значит, шалавы всякие тут раздеваются, бельё своё шитое-перешитое снимают перед этой красотой? И нюхают этот божественный запах? Да есть только одна женщина — Богородица, а все остальные — проститутки!!!»
Злость помогла Виолетте Эрнстовне подняться с кушетки. Не сомневаясь, правильно ли она поступает, Мозговая смяла нежную фиолетовую плоть орхидеи, а руку вытерла об халат.
— Мне уже лучше, пойду домой, — сообщила она прилизанной голове из регистратуры.
— Да, да! — закивала голова.
И почему-то голова тоже была орхидеей, только ледяной, белой.
«Нет, не буду руки пачкать», — сказала себе Мозговая, собирая вещи в сумочку. — «От холода артрит развивается».
Ход её мыслей прервал непредвиденный оборот: потерялся рецепт на «альгернику»! И ведь положила его в кармашек, сама, что ли, куда задевала?
Она вытряхнула все кармашки, но рецепт так и не нашёлся.
«Ах, чтоб меня!» — Виолетта Эрнстовна хлопнула себя по лбу. — «Мне же эта паскуда аптечная сказала, что рецепт недействительный, из-за какого закона нового, чтоб из всех черти в ад утащили!»
«Ладно», — продолжала разговаривать она сама с собой. — «Чего я паникую? Сегодня двенадцатое. Самойлов принимает как раз после обеда. Схожу, не сахарная, не растаю!»
Приняв решение, Виолетта Эрнстовна надела пурпурного цвета плащ, шляпку и чёрные очки, не совсем уместные под дождём. До психиатрической клиники имени её отца было недалеко, но, чтобы не замарать ботильоны, Мозговая проехала на трамвае.
Распахнув дверь в клинику, Виолетта Эрнстовна решительно зашагала вглубь коридора.
— Эй, дамочка! — остановил её грубый беспородный голос. — Куда несётесь? Бахилы сначала обуйте!
Виолетта Эрнстовна сняла очки и стала вглядываться в ирисы, нарциссы и орхидеи, томящиеся вокруг неё.
— Вам, вам говорю!
Это говорил чертополох в застиранном халате, плешивый и тощий.
— Я — Мозговая! — прогрохотала Виолетта Эрнстовна металлическим голосом.
— Бахилы, говорю, оденьте!
Цветочная клумба вокруг Виолетты Эрнстовны молча цвела и пахла смрадом.
«Они, что, насекомых все наглотались?» — подумала она, воротя нос.
Скрепя сердце, Виолетта Эрнстовна повиновалась и надела голубые прозрачные тапочки, страшные, как смертный грех. Дверь к Самойлову была наглухо заперта. Отсутствовал и руководящий состав.
Мозговая зашла в регистратуру.
— А где Самойлов? — вместо приветствия грубо спросила она девицу в очках, которая что-то вязала крючком.
— Он сегодня не работает, — ответила девица, даже не подняв головку-ирис.
— Он работает по чётным числам! Сегодня двенадцатое! — настаивала Виолетта Эрнстовна.
— Сегодня 11-е — нечётное. И, вообще, Самойлов со вчерашнего дня в отпуске.
— Тогда мне нужен любой другой врач, прямо сейчас.
— Запись по четвергам, с восьми утра.
— Девушка, — повысила голос Виолетта Эрнстовна. — Не морочьте мне голову. У вас в двенадцатом кабинете всегда сидит запасной врач. Это раз. А два — мой, МОЙ отец основал эту клинику!
— Паспорт и полис. — Прошамкал ирис.
— Ты отсюда завтра вылетишь, если не дашь мне талон к психиатру прямо сейчас! Меня зовут Мозговая Виолетта Эрнстовна. Оторви жопу от стула и загляни в компьютер!
Через какое-то время перезревший ирис безразлично протянул в окошечко кусочек бумаги и процедил:
— 12-й кабинет, на 16.45
Виолетта Эрнстовна не стала дожидаться назначенного времени и зашла в кабинет, как в свой собственный. Расправив на полу зонтик, она уселась на стул и повелительно сказала:
— Мне нужен рецепт на «альгернику».
— Ну, здравствуйте, во-первых, — осадил пациентку врач. — Любовь Васильевна?
— Нет, я — Виолетта Эрнстовна Мозговая. Вообще я пациентка доктора Самойлова, но он сейчас в отпуске, а мне нужен рецепт на «альгернику».
Виолетта Эрнстовна говорила уверенно, как будто это не она пришла к врачу, а наоборот.
— НЕЕЕЕЕТ! — так сладко произнёс врач, что у Мозговой перекосилось лицо.
— Что значит «нет»? — спросила она как можно холоднее.
— Никакую «альгернику» я вам не выпишу. С чего вы взяли, что вам нужен этот препарат? Что вас беспокоит? Начнём с этого.
Врач, неприятный бородатый субъект в свитере, не уступал Виолетте Эрнстовне в напористости.
— Меня беспокоит то, что Самойлов ушёл в отпуск ни с того ни с сего, я хожу к нему уже больше десяти лет!
— Замечательно!
Врач говорил это напыщенно и как будто не верил словам высокомерной холёной женщины.
— И то, что с первого апреля там, в Минздраве издали новый закон по поводу определённого вида лекарств, и старые рецепты, которые…
— Да… — попытался перебить эскулап, но Виолетта Эрнстовна не дала ему закончить.
— Я просто пришла в эту клинику, которую, кстати, основал мой отец…
— Вы пришли. Что вас беспокоит? Начнём с этого. Вы пришли на приём к врачу, а то, что там отец ваш основал, это вообще никак не интересует.
Виолетта Эрнстовна сжала губы, сминая помаду.
— Ваше состояние, что ВАС беспокоит. На что жалуетесь? — продолжал допытываться бородач.
— Ну, вообще у меня самотофорный невроз. Это повышенная температура.
— Так.
— Страх. Полный упадок сил. Приступы. Похожи на эпилептические.
Виолетта Эрнстовна совсем не была похожа на человека, который может испытывать страх или эпилептический припадок.
— Тремор конечностей, — вспомнила она ещё из учебника по психиатрии. — В карточке всё это написано.
«Я сама её заполняла», — чуть не проговорилась она.
— Тремор конечностей, — доктор записывал за Мозговой. — Ещё что?
— Часто я не могу принимать пищу. У меня спазм.
— Спазм… — эхом вторил врач. — В области чего?
— Ну, желудка! — выкрикнула Виолетта Эрнстовна.
— В области желудка.
Врач будто издевался, повторяя проговоренное.
— Ещё что беспокоит? Ещё какие жалобы есть?
— Мне кажется, за столько времени… — Виолетта Эрнстовна собралась осадить нахала, но он оказался проворнее.
— Что, да сколько «времени», я посмотрю и почитаю. А мы сейчас говорим с вами, вот сейчас по факту, что вас сейчас беспокоит?
— Меня беспокоит то, что у меня закончилась «альгерника»!
Виолетта Эрнстовна разозлилась и решила больше не отвечать на идиотские вопросы врача о её самочувствии.
— Так.
— Аккумулирующий эффект ещё будет сохраняться…
— Эффект зависимости от наркотического препарата, — самодовольно возразил врач.
— Это лекарство помогает мне жить!
Виолетта Эрнстовна повысила голос и вскочила со стула.
— У меня очень серьёзная и ответственная работа, которая не терпит ошибок!
— Верю вам.
Было ясно, что докторишко не верит.
— И синдром отмены мне не нужен!
— Верю.
— Я знаю его прекрасно!
Возникла пауза.
Мозговая уселась обратно, стараясь не теребить складки своей модной юбки.
Врач листал карточку.
— Ну, вы принимали не только «альгернику»…
— Да, я много чего принимала, но мне это всё не помогало, пока я не стала пить «альгернику». Что тут непонятного?
— Ну, хорошо. Я вам вот что хочу сказать. Дело в том, что придётся вам с неё в любом случае сходить!
Врач ухмыльнулся и неожиданно причмокнул губами.
Виолетта Эрнстовна очень пожалела, что не купила диктофон.
— Может быть, но это не вам решать!
— Не может быть, а это так. И решать мне. Я тут решаю, кому что нужно!
— То есть, рецепт вы мне не выпишите? — прошипела Мозговая, в девичестве Хаменская.
— Я выпишу вам то лечение, которое считаю нужным.
— Как вы можете решить, что мне нужно, если вы меня видите всего десять минут?
— Ну, так вы же говорите, что…
— Я говорю, что «альгерника» мне помогает!
— Верю, — затянул волынку эскулап. — Но вы принимали тот же миртазапин. Чем он вас не устраивал?
— Тем, что мой мозг постоянно находился в сонном состоянии. Мне ничего не хотелось, моя умственная деятельность была на нуле. А мне надо было работать. Принимать решения! Хорошо, я пойду, но завтра вы отсюда все вылетите. Я — дочь Эрнста Хаменского!
— Это уже не имеет никакого значения, — усмехнулся врач. — Политика поликлиники изменилась. «Альгернику» отнесли к сильнодействующим наркотическим препаратам, изменяющим сознание, и выписывается она теперь только в крайнем случае.
— Ничего, я дождусь, когда выйдет Самойлов. Пусть он мне и назначит другой препарат, я ему доверяю.
— То есть от лечения вы отказываетесь?
В глазах Виолетты Эрнстовны мелькнула надежда.
— Я не отказываюсь от лечения, я прошу выписать мне тот препарат, который мне выписал доктор!
— Ну, а я кто?
— Вы — другой доктор. И я вас не знаю.
— Хорошо, давайте познакомимся. Комаров Андрей Васильевич, врач-психотерапевт.
— Самойлов — психиатр, а вы — психотерапевт.
Виолетта Эрнстовна почувствовала, что берёт верх в этом бессмысленном диалоге.
— Я могу вас к другому психиатру отправить, — не унимался Комаров. — Без проблем.
— А зачем я буду менять врачей? Они, что — парикмахеры?
— Но вы же ко мне пришли?
— Я пришла потому, что у меня возник случай крайней необходимости. Доктор — в отпуске. По рецепту, который он выписал, «альгернику» не продают. Мне нужен новый рецепт!
— «Альгернику» вообще никто больше продавать не будет.
— Вот пусть мне это Самойлов и скажет!
— Ну, а от меня-то вы чего хотите? Я назначу вам лечение, но без «альгерники». Так вы наконец-то поняли, что я вам её не выпишу?
— Я поняла!
— Ну, слава Богу! — Комаров облегчённо откинулся в кресле.
— Слава-то не Богу, — оскалилась вдруг Виолетта Эрнстовна. — Вы не понимаете, что из-за вашего упрямства пострадают невинные женщины и дети. Я — врач-гинеколог! И я решаю, кого отправить на искусственные роды, а кого — нет.
— Вот как… — задумчиво проговорил психотерапевт. — Так вот, значит, кто вы…
— Что это вы со мной в таком тоне разговариваете? Я тоже врач, я ваша коллега…
— Вы мне не коллега. Вы… Вы…
Комаров стиснул зубы и сжал руки в кулаки.
— Хотите, я вам одну историю расскажу?
— Рецепт, и я позволю вам побыть Шехерезадой! — зло и язвительно ответила Мозговая.
Комаров дрожащими руками выписал рецепт и швырнул его через весь стол пациентке.
Листок упал к её модным замшевым ботильонам.
Виолетта Эрнстовна подняла его, любовно разгладила, уложила в портмоне и, чувствуя себя победительницей, удобно расположилась на стуле, приготовилась слушать историю жалкого докторишки.
Андрей Васильевич долго крутил в грубых руках дешёвую синюю ручку, потом резко встал и сел на стол перед Мозговой.
Виолетта Эрнстовна вжалась в стул.
— Жила-была девушка, женщина. Нормальная. Замуж хотела, ребёнка родить хотела. Родила. Мальчика. Потом девочку захотела… Нормальная история?
Виолетта Эрнстовна равнодушно промолчала.
— Забеременела женщина, а на пятом месяце выяснилось, что у неё мальчик. Ну, бывает. А вот вместе с мальчиком у неё выявили патологию почек, при которой — слушайте теперь о-о-о-очень внимательно — девочка может родиться и жить, а мальчик — нет. И отправили женщину на искусственные роды. Вы отправили.
Виолетта Эрнстовна сузила глаза.
— А у меня связи тогда были у судмедэкспертов, и тело плода я перехватил. И, знаете, что оказалось? Что у женщины был не мальчик, а — ДЕВОЧКА!!! А фамилия этой женщины — Комарова. И теперь она — пациентка этой проклятой клиники, пропади она пропадом, вместе с вашим отцом.
Глаза врача метали молнии.
Виолетта Эрнстовна откашлялась и высокомерно заявила:
— Как врач, вы должны знать, что медики тоже совершают ошибки, что техника несовершенна, что…
Виолетта Эрнстовна захрипела, и убогий кабинет психотерапевта закружился у неё перед глазами.
Комаров схватил её за горло и стал душить.
Больше всего ей запомнилась резкая, невыносимая боль в глазных яблоках, они словно отрывались от ткани и собирались выкатиться в этот мир уродов и дебилов.
Потом боль утихла, и она увидела ангела в белом балахоне, в белой шапочке на орхедеевой голове.
Виолетта Эрнстовна протянула к голове ангела руки, чтобы проверить, а не поддельный ли он, но ангел ловко вынул шприц и вколол ей в плечо что-то умиротворительное…
Когда она пришла в себя, её окружала отдельная больничная палата, с холодильником и телевизором. Капли дождя царапали стекло. Виолетта Эрнстовна застонала и попыталась встать.
Тотчас же растворилась белая дверь и в комнату вошла улыбчивая санитарка с розовыми щёчками.
— С добрым утром! — поприветствовала она. — Как наше самочувствие?
— Голова кружится, и в шее боль, повернуть трудно.
— Ничего, немного побудете в гипсе, главное, перелома у вас нет!
— А что случилось? — пролепетала Виолетта Эрнстовна.
— Вам пока нельзя говорить. А следователь, он после обеда придёт, всё вам расскажет. Если бы не случай… Очень вам повезло. Вас, наверное, наградят!
— За что? — опешила Виолетта Эрнстовна.
— Вы молчите, молчите, — щебетал розовый бутончик. — Этот психотерапевт сам был того. Его жена бросила, она гинекологом работала. Так вот он уже троих покалечил.
Бутончик, рассказывая, был счастлив и горд.
— Включить вам телевизор?
Виолетта Эрнстовна кивнула.
— А я пока завтрак принесу.
Говорливая медсестра, наконец, ушла.
В телевизоре говорили о цветах. Виолетта Эрнстовна выключила его и стала слушать дождь.