дневниковая проза

Видно недаром говорят в народе про наши южные города: «Одесса-мама, Ростов-папа». Имея в виду две столицы и два рассадника бандитизма и жульничества во все века. И это летучее прозвище, например, Одесса-мама говорило о многом. И мне пришлось с лихвой пережить это понятие.
Однажды летом в Союзе Писателей мне крупно повезло — достался буквально бесценный подарок, лотерейный билет. И хотя я не была ни членом партии, ни секретарём, ни членом правления Союза Писателей, правление СП единогласным голосованием определило меня руководителем группы писателей в туристическую поездку. Ведь руководитель отправлялся бесплатно. В такой дорогой круиз по Средиземному морю. Желающих среди писателей отправиться в роскошный тур было много. А Министерство культуры выделяло писателям всего двадцать пять мест. Остальные четыреста — республикам. Горячим ансамблям из Азербайджана, и «холодным» хорам из Прибалтики. Круиз был первоклассный. И наш сказочный белый лайнер «Шопен» должен был зайти в семь лучших, ведущих стран средиземноморского побережья. И в их великолепные города и столицы. Афины и Рим, Каир и Мадрид, Марсель и др…
И вот однажды за обедом в ресторане ЦДЛ подходят ко мне весёлая красотка Ира Гинзбург и её муж, недавний ленинградец, Саша Журбин, талантливый композитор. Мои приятели. Перебивая друг друга, горячо говорят мне:
-- Ирин, мы слышали ты едешь в Одессу, руководителем круизной группы по Средиземному морю. Возьми с собой хороших ребят, наших друзей одесситов: Мишу Жванецкого и Рому Карцева. Ты же их знаешь (Ну кто же их не знает «Грузин по имени Авас»).
--Но они же не члены Союза Писателей — возражаю я. А Карцев вообще актёр. Из другой оперы.
--Ну ты же руководитель группы, всунь их как-нибудь в список. Тем более у Мишки уже книжка прозы лежит в Издательстве. А с Карцевым они неразлучная парочка. Их вся страна любит.
И я подумала, а почему бы и нет? Ведь эти ребята такие весёлые, популярные. Из каждого утюга только и слышишь по вечерам: Жванецкий, Карцев, Ильченко (Так и стоит в ушах: «Вчера раки были маленькие, но по три, а сегодня по пять, но таки-и-ие большие»). И я действительно пыталась всунуть их в круизный список. Но в Парткоме их упрямо вычёркивали со словами:" Смотрите, Ракша, Вы лишнюю ответственность на себя берёте. Вы руководитель группы, взяли двадцать пять человек и двадцать пять должны вернуть в Союз. За каждого головой отвечаете."
Но я настаивала, а мне опять объясняли.
— Во-первых, они впервые окажутся заграницей. И сразу кап-страны. И какие, это вам не какая-то Польша или Болгария. Во-вторых, Жванецкий не семейный, холост. И кто за него поручится? Да и вообще они не наши. У нас своих желающих полно. И лишних проблем нам не надо.
И всё-таки мне удалось оставить их в списках.
Руководитель группы должен был прибыть в Одессу заранее. За день до выхода лайнера «Шопен» в море. Вот я и прибыла. Это было моё первое посещение этого легендарного города. В моей голове под стук колёс скорого поезда «Москва-Одесса» так и звучал волнующий голос Утёсова: «Есть город, который я вижу во сне/ О, если б вы знали, как дорог/ У Чёрного моря явившийся мне/
В цветущих акациях город/ В цветущих акациях город/ У Чёрного моря…»
Поселилась я в легендарной гостинице «Красная» на Дерибасовской. Только одни эти названия звучали для меня как музыка: Дюк Ришелье, знаменитый базар «Привоз», Дерибасовская. Зная «славу» этого чудо-города, я побоялась оставить все документы писательской группы и мои личные две тысячи рублей в номере и взяла с собой. В мою большую болоньевую сумку с лямкой через плечо. И отправилась знакомиться с городом, на благоухающую, зелёную Дерибасовскую. Ходила по универмагу не спеша. Накупила массу сувениров-подарков для зарубежья. И ближе к ужину, хотя ещё не село солнце, возвращалась на троллейбусе в гостиницу. В салоне стало неожиданно тесно. Меня вдруг стали толкать справа и слева. А когда прозвучал голос шофёра «остановка гостиница „Красная“, салон троллейбуса опять опустел. Куда бы пойти поужинать, подумала я, уже в номере сняв с плеча свою большую сумку. Однако расстегнув молнию, остолбенела. Сумка была аккуратно разрезана сбоку, так что наружу высунулась моя рука. Моему потрясению не было предела. Ошеломлённая я опустилась на стул. Ведь ни копейки, ни копеечки не оставили… Однако, Слава Богу, все документы группы были на месте. Были аккуратно украдены только деньги. Две тысячи личных денег, предназначенные для обмена на валюту, а так же на бонны для расчётов на лайнере. Но на рецепции, по ту сторону гостиничной стойки, две кудрявые еврейские девочки, и третья постарше, их начальница, которым я в панике рассказала о случившемся, нисколько не огорчились. Напротив, они украдкой, втихаря хихикали, прикрывая рты ладошками, и незаметно подмигивали друг другу. Вот, мол, как ловко наша Одесса-мама наколола тётеньку из Москвы.
Но на этом мои одесские приключения только начинались. В конце коридора знаменитой раритетной этой гостиницы у дверей туалета судьба-индейка огорошила меня ещё раз. На дверях женского туалета на меня смотрело моё собственное лицо с голубыми глазами. Нет, это было не зеркало. Это был мой цветной портрет в натуральную величину, когда-то напечатанный в журнале „Огонёк“. Картина моего мужа художника „Продолжение“. Аккуратно вырезанный и наклеенный на дверь. А рядом на соседней двери мужского туалета вместо буквы „М“ во весь белозубый рот широко улыбалось мне знаменитое лицо актёра Жан-Поля Бельмондо, такой же величины. Бездельника и гения, трагика и комика, человека „тысячи жизней“. Тоже вырезанное из какого-то журнала.
И опять на рецепции после моего потрясённого рассказа красивые еврейские девочки, сидящие за стойкой, уже не таясь откровенно хохотали над гостьей из Москвы, не прикрывая рты ладошками.
- Так что, вы-таки хотите этот свой портрет снять? — говорит та, что постарше.
- Я очень-очень вам не советую. Тем более это надо с дирекцией согласовывать. Так что ждите до понедельника, а у него завтра и воскресенье выходные. Он с семьёй в Аркадию на море купаться ездит. Законный советский отдых.
И соседка смешливо добавила:
- Тут радоваться надо. Вы теперь у всех на виду. К тому же на пару с великим Бельмондо. И пояснила:
-Это наша Фира для красоты к новому году повесила. Так что не огорчайтесь.
И я безнадёжно вздохнула:
— Ну раз уж сама Фира повесила…
И тоже не выдержала и рассмеялась.
Но мои одесские чудеса продолжались и дальше.
К вечеру, когда я обдумывала, как же всё-таки поужинать, ведь Одесса-мама оставила меня без копейки, гостиница тем временем загудела как улей. С вокзала приехала вся наша московская группа. Коридоры и номера суетливо и шумно заполнялись прибывшими гостями с чемоданами, с багажом. Смуглыми, черноволосыми парнями из Азербайджана и блондинками — хористками из Прибалтики. И я сразу подумала, пора и мне, руководителю встречать свою группу писателей-москвичей и среди них моих особых подопечных Карцева и Жванецкого. Однако, одесский „аттракцион“ продолжался. В дверь постучали. На пороге стоял сам Миша Жванецкий.
- Добрый вечер, Ирина. Хочу пригласить Вас сегодня к моей маме в гости, на ужин. Там собрались мои друзья, коллеги и даже сотрудники порта. Я с ними когда-то вместе работал. Мама приготовила даже свою щуку. Фирменную, фаршированную.
Я как-то даже смутилась. Ведь есть то хотелось.
Мы оба молчали. Каждый по своему.
— А я не буду там лишней?
— Ну что Вы, Ирина. — Сразу ответил он, и, помолчав, добавил:
Думаю, все мы на этом свете немножечко лишние. Тем более перед уходом в море, в лучший мир.
В маленькой одесской квартире Мишиной мамы, Раисы Яковлевны, в прошлом зубного врача, в океане съестных ароматов было полно народа. На каждом квадратном метре кто-то с кем-то болтал, спорил, смеялся. Казалось, вся культурная элита Одессы собралась распрощаться, проводить своего Мишу, своего любимца. Он и правда впервые уезжал за границу. И сразу в семь великих капстран.
Стол ломился от явств приморского города. Чего тут только не было, но по центру стола как королева торжественно возлегала на блюде рыба. Какая? Я откровенно не помню. Воистину, я, голодная, попала как с корабля на бал. И капитаном на этом корабле, конечно, восседала, милая седая Мишина мама.
- Вы — таки ешьте, детка, ешьте. Это всё с Привоза, всё очень свежее — говорила она, всё чаще поглядывая на меня. Видно она ошибочно приняла меня за даму сердца своего обожаемого сыночка.
У меня промелькнула потешная мысль и захотелось спросить:
— А раков тут у Вас, случайно, нет? Мелких, но по три, а если больших, то по пять. Но о-очень больших?» Но я промолчала.
А когда Миша откровенно поведал о том, как меня обокрали на Дерибасовской, за столом все хохотали дружно и долго. И кто-то из гостей сказал:
- Видно, наша Одесса марку-то не теряет, держит, Молодец.
Но тут мне было совсем не смешно. Но всё же я мужественно сохраняла улыбку. В голове опять мелькнуло про воров. «Ростов-папа, Одесса-мама».
В разгар весёлого застолья мама вдруг обратилась лично ко мне, глядя через весь стол:
-- Детка, положите на меня свои голубые глазки… Вы ведь наверняка уже слышали, что у нас говорят про моего сына и его дочку?
За столом сразу все смолкли.
А Миша вдруг капризно сказал:
-Ну мам, Это же совсем неинтересно. Тем более перед выходом в море.
Однако мама уже «взяла быка за рога» и продолжала:
— Ах, сыночка, я тебя умоляю. Ты-таки очень не прав. Враньё по дорожке бежит, а правда молчком на дорожке лежит.
Тут все оживились. А хозяйка опять ко мне:
- Вы сюда слушайте, детка. Сюда. Уж кто кто, а мама всю правду знает… Эта, якобы дочка, ну совсем — совсем не похожа на Мишу. Ни одним пальчиком, ни одной чёрточкой. Я ж её видела. .И вообще, какой он отец? Ну скажите, как можно на свет появиться? Он где-то там на гастролях. Ленинград, Москва. А ребёнок тут. Нате, вам, пожалуйста… Вот лучше про это ты что-нибудь написал бы смешное. А Ромочка бы смешно прочитал.
И сын, ковыряясь в тарелке, без удовольствия пробурчал:
-- Когда-нибудь, может, и напишу.
Ему явно не нравился этот разговор.
И тут, спасая обстановку, поднялся весёлый Рома Карцев:
-- Да что вы, Раиса Яковлевна, всё про детей и про детей. А ведь мы завтра уходим в море. И неспешно оглядев всех, смешно и картинно запел, как бы подражая Утёсову: «Прощай, любимый город! Уходим завтра в море…»
… В гостиницу «Красная», которая уже спала, мы с Мишей и Ромой вернулись уже далеко за полночь. Возле дверей моего номера Миша при расставании сказал мне неожиданно:
— Знаете, Ирина, моя сердобольная мама взяла грехи любимого нашего города на себя. И решила Вас выручить. На время круиза, конечно.
И протянул мне две тысячи рублей:
- Отдадите, когда сможете.
Я облегчённо вздохнула. Вот оно, очередное чудо Одессы.
А из глубины тёмного коридора нам улыбался Бельмондо, человек с тысячью жизнями.
И вот уже пройдены и памятник — Дюк Ришелье, и легендарная Одесская лестница. И мы уже в таможенном зале порта, где полно отъезжающего народа. Последние прощальные вздохи, последняя проверка документов и ручной клади. И в этой суете вдруг ко мне подошли Миша с Ромой. Жванецкий был очень встревожен.
- Ирина, может Вы возьмёте мой портфель? Вы же руководитель группы, Вас же не проверяют.
Спрашиваю тоже с тревогой.
— А что в портфеле?
—  Там мои сочинения. Для выступлений. Могут не пропустить.
— Ну давайте — подумав, согласилась я. Если что, я скажу там мои бумаги на группу.
Так знаменитый, старинный портфель Жванецкого, мятый, щербатый, о двух замках с его «опасными» миниатюрами и диссидентскими рассказами попал заграницу, в международные воды средиземного моря. В каюту круизного лайнера «Шопен». И этот потёртый портфель стал и мне почти родным. Во всех странах, на всех пунктах проверок всем пограничникам и таможенникам я говорила, что в нём документы на всю писательскую группу из СССР.
Отдых начинался уже на корабле. «Шопен"-это был отдельно взятый инопланетный, пасторальный мир: бассейны, палубы для загара с полосатыми шезлонгами, бильярдные залы, теннисные столы, даже русская баня с парной и вениками. Конечно музыкальный салон с роялем, пивные и винные бары, и, разумеется, ресторан. Нарядный, просторный, словно вокзал, однако уютный. На всех белых столиках вазы с цветами, официантки в кружевных фартучках. А за нашим столиком № 33 четвёртым был юморист из Алма-аты Медведенко. И если кто-то думает, что мне повезло и целый месяц ежедневно проводить завтрак, обед, полдник и ужин с работниками сатиры и юмора очень весело, то он глубоко ошибается. Мне и дома-то не выпадало такой везухи с дочкой и мужем. У каждого столько дел. А тут… Мы встречались и расставались спокойно, вполне по-семейному и даже без шуток.
Белая пятиэтажная громада „Шопена“ в каждом порту надвигалась всегда очень долго к причалу. Даже, вернее, наседала на причал. А сверху с бортов, словно с балконов, жадно смотрели все четыре с лишним сотни „хомосоветикус“ на это воссоединение социализма с капитализмом.
На причале всегда стояли две-три, словно игрушечные, иномарки, и возле них несколько фигурок. Это были сотрудники советских посольств или торгпредств. Но они встречали не просто знаменитостей, прибывающих из Советского Союза, актёров, танцоров или писателей, которых было на теплоходе немало, а именно только этих двоих: Жванецкого, Карцева.
Ведь у каждого из них дома при посольстве стояли тяжёлые магнитофоны Днепр или Астра. И вечерами без конца крутились бобины со знаменитыми миниатюрами Жванецкого: „Авас“, „В греческом зале, в греческом зале“. И голоса „Карцев-Ильченко“ по родному звучали в столовых и кабинетах под радостный смех всей семьи, словно как привет с Родины. Из Москвы и Ленинграда.
А тут прибывают они живьём! Сам Жванецкий! Сам Карцев! На причал и дальше в заманчивый город наша группа писателей сходила с „Шопена“ последней. Провожая своих в неведомый мир, и выдавая каждому их паспорта, я всё повторяла: „Вы совершенно свободны. Ну совершенно“. И вспоминая московские назидания и приказы добавляла: „Хотя старайтесь гулять по двое, по трое. Главное, чтобы к отходу лайнера все были на корабле“.
Встречающие атташе и соцработники принимали их как королей. Заодно и меня, как „с боку припёку“. Старались по возможности показать ценности нового мира, но не всегда получалось. А вот угостить, накормить-напоить — это да. А главное, все эти атташе и дипсоветники, набившись в кабинет для приёмов, жадно, взахлёб слушали его бесценные миниатюры. А Миша доставал из своего знаменитого, старенького портфеля, как фокусник. Как зайцев из шляпы.
А главное, в конце встречи, в качестве подарка, нас „хомосоветикус“ везли в какое-нибудь „тайное“ место на окраине города. В какой-то закрытый склад-„распределитель“. (Вроде как в Москве всем известная секция номер двести в ГУМе). Склад дефицитных товаров, только для спецобслуживания, для вип персон или для моряков. Там купить можно было всё. И по самой низкой, невероятно твёрдой цене. Так в Марселе мы и попали в такой райский склад-хранилище.
Торговый зал был похож на ангар, со стойками и полками от пола до потолка. Тут было то, чего мы дома даже не видели. Промтовары, хозтовары, продтовары. И все эти манящие запахи и съестного, и несъедобного колыхались вокруг нас в причудливой смеси. Вот он, загнивающий капитализм!.. Но как пахнет…
И мы словно бы плавали в нём, поднимаясь и опускаясь среди складских полок этого немыслимо-райского, реального дефицита. Бери что хочешь, покупай — не хочу… Возможно, именно эти впечатления после этих ошеломляющих посещений и стали основой, написанной Мишей великолепной миниатюры: „На складе“. (Её блестяще играют Карцев и Ильченко. Только это будет гораздо, гораздо позже.)
Нам хотелось купить буквально всё. И джинсы Levis, и кроссовки Puma, и испанский Хамон, и горные лыжи, ливанские ковры, французская косметика, парфюм — Шанель, Диор, даже китайский фарфор и чай… Глаза попросту разбегались. Но мы, совки, старались делать вид, что этим нас не возмёшь. „У советских собственная гордость, на буржуя смотрим свысока“. А что нас взяло, так это дублёнки. На это денег у нас как раз хватало, даже оставалось на мелочи. Ряды рыжих дублёнок, запаенных в плёнки. С белыми меховыми воротниками и манжетами. Их, мягкие, можно было выбирать, оценивать, мерить. Вот тут уж нас было за уши не оторвать. Мы мерили их и на высокого Мишу, и низкого Рому и на меня, поскольку я покупала дублёнку для мужа (Однако, потом в Москве выяснилось, что они оказались монгольскими). И мой счастливый муж много лет носил этот подарок.
Но не только такие радости принёс нам Марсель. Наш круиз постигло таки большое горе. Все писатели из моей группы вернулись вовремя. На корабле не хватало только двоих: танцора из Баку и хориста из Риги. Когда открыли их каюту, там нашли два пустых чемодана и разбросанные вещички. Они ушли от нас через портовый марсельский базар в лучший „мир чистогана“ навсегда. И устроили нам всем катастрофу, межгосударственный конфликт. А за лишние два часа стоянки ожидания у причала, нашему советскому пароходству предстояло платить Французам большой штраф валютой. Но главное, конечно, не деньги, а позор, политический прецедент. Что ж, не смертельно. Крысы бегут с корабля.
Но в этом пасторальном государстве под названием „Шопен“ было много и радостного. И дискотеки с новомодным твистом, и разные конкурсы (почти пионерский бег в мешках), и виски и Кьянти в барах… Но не обошлось и без музыкально-литературного концерта. Ещё бы, здесь и хор, и танцы, поэты читали стихи. И, конечно же, на десерт монологи Карцева, и Жванецкий со своим незабвенным портфелем. Да и меня ещё в Греции на корабле весь этот десант министерства советской культуры выбрал на корабле Мисс-круиз. Причём единогласно. И руководство круиза и сам Миша с Ромой попросили меня быть ведущей этого музыкального вечера. И я согласилась.
И несмотря на всё это, впереди ещё было много интересного. Была Испания, с её боем быков. Был Египет, с его пирамидами Хеопса и Гизы, с древним Сфинксом и его лицом, израненым ядром наполеоновской пушки. Был Израиль с его портовым городом Хайфа над которым высилась гора Кармель, на вершине- пещера ветхозаветного Илии пророка (Илия пророк час уволок). И, наконец, была Турция с его знаменитой крепостью в Алании, колыбелью любви Клеопатры и Антония, а так же поодаль поселение Миры Ликийские, откуда генуэзцы вывезли мощи в Бари всеми любимого святого Николая чудотворца, с тех пор так и названного Мирликийским.
К концу круиза, когда возвращались к Одессе, и проплывали вдоль берегов Босфора и Дарданелл я поняла, что напряжение, наконец, отступило. „Смотрите, Ракша, Вы лишнюю ответственность на себя берёте. Взяли двадцать пять человек и двадцать пять должны вернуть в Союз. За каждого головой отвечаете…“ И вот „дамоклов меч“ испарился. Возвращаю всех поголовно. На душе у меня было спокойно и я была счастлива. Своё первое ответственное поручение Союза Писателей исполнила „на отлично“, можно сказать „не посрамила“.
Да и в Одессе в гостинице „Красная“ улыбка не сходила с моего лица. И многоликий Бельмондо тоже продолжал улыбаться нам, словно смотрел на прощальный огонёк скорого поезда, увозившего нас в Москву.
Потом в Москве мы дружили не один год. И вот, спустя годы, я перебираю памятные фотографии того круиза. Помню как мы вместе посещали последний концерт Аркадия Райкина в театре Эстрады. Всё было и весело, и остроумно, и печально. Запомнилось всё в розово-бардовых тонах. И костюм юбиляра, и прожектора, и декорации. И вообще, с их именами у меня связаны только праздники.
Была я на дне рождения и у Ромы Карцева в квартире, где-то во дворах на Профсоюзной улице, где меня поразила его высокая красавица жена с их кудрявыми ангелочками детишками. Был Миша и у меня дома в гостях и тоже на дне рождении. И сделал мне замечательный подарок. Преподнёс свою первую виниловую пластинку, которая вышла на фирме „Мелодия“ и фотографии с нашего круиза. На обороте он написал ещё чернилами авторучки: „Дорогой Ирочке Ракше с уважением, удивлением, подчинением, присоединением и преклонением. В память о тех удивительных днях вместе. Твой автор.21/11/1985г“. А на бумажном конверте пластинки прямо на своём задумчивом портрете, на высоком лбу (больше места не нашёл) написал:» Моя первая пластинка Ирочке Ракше. С днём рождения! 22/11/86г"
Что ж, надеюсь на новые праздники. Уж скоро и встретимся воистину в лучшем мире.