«Ну сколько можно о Марине?!» —
безмолвный слышу я упрёк.
Но я о дочке, об Ирине
О той, что Бог не уберёг.
Читаю «Записные книжки».
О ужас, как она могла?
Не «за ночь оказалась лишней»
её рука. Всегда была!
Нет, не любила, не любила
Марина дочери второй.
Клеймила, презирала, била,
жестоко мучила порой.
В тетради желчью истекают
бесчеловечные слова:
«Она глупа. В кого такая?
Заткнута пробкой голова.»
Всё лопотала, всё тянула
Своё извечное «ду-ду»…
Её привязывали к стулу
И забывали дать еду.
Как бедной сараха хотелось.
И билось об пол головой
худое маленькое тело.
И страшен был недетский вой.
«Ну дайте ж маленькой хоть каплю», —
сказала, не стерпев, одна.
«Нет, это Але, только Але,
-Марина, — Той, она больна»
А Ира плакала всё пуще,
И… улетела в… никуда…
А может там в небесных кущах
Ждала её своя звезда?!
Являлась ли ей в снах зловещих?
ВСЁ ПОГЛОТИЛ СТИХОВ ЗАПОЙ.
Уехав, ни единой вещи
Ирины не взяла с собой.
Я не сужу, но сердце ноет,
Отказываюсь понимать.
Поэт, любимый всей страною,
была чудовищной женою.
Была чудовищная мать.