Ты выливаешь вёдра темноты
На вечером смущённые поля.
И в приступе вселенской немоты
Качаешь у кровати тополя,

Зовешь ольху по имени сестёр,
Целуешь в руки милую сирень.
И каждый раз, оглядывая двор,
Находишь, что все крепко набекрень,

И дом, и сад, и в частности творец,
Земной или небесный — кто поймёт,
Устал и обезлюдился вконец,
А люди, как на грех, наоборот.

Цепляются, как ельник и лишай,
По крыше лезут к небу напролом.
Но любят мимоходом, невзначай,
А гадят основательно, с умом,

Как будто будут жить три сотни лет.
Вот он живёт — ему и разгребать.
Над горизонтом дальнеградный свет,
Над ухом можжевеловая прядь,

Стучит озябший поезд, мир бежит,
Пока из глаз совсем не пропадёт.
У них то катаклизм, то дефицит,
А здесь из клизм один нахальный кот

На печке спит и видит третий сон.
Свистят и дверь, и чайник, и карман.
Проблем охапка, ворох и вагон
И клетчатый солидный чемодан,

Но это ведь не повод унывать,
Сарказмом поливая лес и дол?
Есть абажур, и книги, и кровать,
Варенье, чай, живительный рассол.

И ты им не отец и не лесник,
Не леший и не добрый домовой!
Чтоб корчевать из сердца борщевик
И чистить сажу где-то под трубой,

Смиряя и поддерживая прыть,
Чтоб пылью не подёрнулся очаг.
И не тебе спасать или учить,
Как жить, когда сажать и кто дурак,

Кому пора подумать о семье,
Кто молодец, кто умник и свинья,
Иди потом доказывай свинье
Несправедливость этого вранья.

Советов предостаточно и там,
На шумных суетливых мостовых,
Где солнце разбежалось по дворам
И радует нечаянно живых,

Зовущих лес и помнящих весну
По имени, которому лет сто.
А ты стоишь и смотришь на луну,
Сплетая сказкам новое гнездо,

Ворчишь на слишком суетные дни,
Детей и их дурной круговорот.

Но зажигаешь в хижине огни —
Для тех, кто обязательно дойдёт.