По осени Фельдман решил закончить все дела и даже, страшно сказать, разобрать гараж. Он шел туда как на Голгофу. Было на редкость промозгло. Моросил противный дождь и больше всего на свете ему хотелось завернуться в плед, налить себе рюмку водки, угоститься от души салом и лечь под теплый, немалых размеров, бок своей дорогой супруги Эммы. А вместо этого, одетый в старый тренировочный костюм, купленный еще 10 лет назад для лежания в больнице, он брел, зябко пожимая узкими плечами, и держал в руках сумку с термосом, бутербродами и тряпками. Около гаража никого не было. Он открыл ворота и включил свет. Тускло заблестела лампочка, открывая взору кучу хлама, старых стеклянный банок, что так и не стали вкусными закрутками на зиму, ржавый остов велосипеда и древнюю детскую ванночку из нержавейки на гвозде. И тут послышался странный звук. Фельдман подпрыгнул и обернулся. На пороге гаража сидел ОН. Да-да. Именно ОН. По мнению Фельдмана так выглядел один из вестников Апокалипсиса. Огромный, черный, с белым пятном на башке, с порванными в драке с собаками ушами и невероятными белыми усами, размах у которых был пол метра, не меньше. Он и раньше видел этого кота, мужики его прикармливали и называли Чапай. Это вам не диванный уютный котик, это был царь зверей, царь котов, если точнее. Альфа самец, вызывающий трепет даже у кооперативного пса Мухи. Кошки со всех окрестностей по весне стекались сплошной рекой и жаждали отдаться этому свирепому кошачьему викингу. Чапай смотрел не мигая на Фельдмана и молчал. Фельдман робко достал один бутерброд с вареной колбаской и кинул в кота. Тот понюхал хлеб, стряхнул лапой колбасу, так же молча и мгновенно всосал ее в себя, облизнул усы и двинулся к Фельдману. Прошел мимо него, не удостоив взглядом и мощно принюхался к пакету с остатками бутербродов. Надо ли говорить, что остальную колбасу тоже дожрал урча и поводя ушами кот. А Фельдман благоговейно смотрел и завидовал этому вольному и красивому животному. Может быть он и сам хотел быть таким. Бесстрашным, отчаянным, красивым и любимцем женщин. Тут он посмотрел в осколок зеркала на стене и вздохнул. Чуть лысыватый, в очках на минус 7, в потертой футболке, задорно торчащей на выпирающем пузе, ноги кривоватые, маленькие и тощие. Не аполлон, всегда говорила ему Эмма и трогательно поправляла последний локон за волосатое ухо. Закончив дела, Фельдман закрыл ворота, проверил навесной замок, как наказывала Эмма, и с чувством невероятной легкости и выполненного долга пошел домой. Он не любил открывать дверь своим ключом, когда жена была дома. Это придавало некоторую нежную трепетную изюминку в почти тридцатилетнее супружеское существование. Дети выросли и приезжали редко. Посему они оставались друг у друга одни. Эмма открыла не сразу и всплеснула руками. Возле ноги Фельдмана сидел огромный черный кот. Фельдман развел руками, мол, не увидел, как увязался. Что ж теперь. Кот меж тем проскользнул в прихожую и побежал прямиком на кухню. И когда супруги вошли туда, то застали кота, вылизывающего лапой усы, щурящегося блаженно и сыто, а вот трех котлет на сковороде не было. Эмма стала ругать Фельдмана на разные лады, тот оправдывался, Чапай в это время спрыгнул со стола и потерся головой о ногу Эммы. Потом о другую, потом встал на задние лапы и достал носом ее руку. Эмма замерла и автоматически погладила его в ответ. И тут кухню сотрясли страшные звуки. Оказалось, что это не холодильник приказал долго жить, а кот мурчит и благодарит эту восхитительно пахнущую котлетами и уютом женщину, прекрасную, добрую и вынужденную жить с таким недоразумением как Фельдман. Эмма махнула рукой и велела Фельдману кота отмыть. Раз уж привел в дом. Задача стояла не из простых. Припоминая все, что он знал из котоводства и дрессуры, Фельдману на ум приходила только статуя фонтана Петергофа «Самсон, разрывающий пасть льву». Причем совершенно очевидно, что Самсоном мог оказаться не Фельдман. Он налил в тазик воды, добавил мыла, посмотрел на кота и позвал его «кис-кис». Кот пристально глянул в глаза этому отчаянному дурню, который явно что-то замышлял, и широко зевнул, показывая степень прокуса рук Фельдмана, в случае отказа от немедленной капитуляции. И пока тот искал пути решения вопроса, вышел из ванной гордо покачивая белесой кисточкой на хвосте. Фельдман слегка поколебался и рванул следом. Увиденная картина потрясла его до глубины души. Этот коварный кот умостился на коленях у его законной жены, обнял по свойски ее лапой за шею, и прикрыв глаза, явно намуркивал ей в ухо что-то похабное. Потому что жена смущалась, чесала порванное левое ухо и глупо хихикала. В Фельдмане проснулся первобытный самец, он взял себя в руки и грозно зашипел:
— А ну пошел вон! Ишь, разлегся!
Чапай повернул голову, вытянулся во весь рост и вытянул когти. Намекая на то, что при любых других обстоятельствах Фельдман уже заплетал косички из своей кожи, но сегодня кот благодушен и где-то даже благодарен. А потом пришла ночь. Холодная и тоскливая, потому что кот занял на диване место Фельдмана, а прогонять его запретила Эмма, ибо Чапай пережил страшные лишения и только теперь мог насладится безопасностью и человеческим теплом. И вот он жался с другой стороны дивана, свешиваясь половиной бока и неудобно вывернув руку, Эмма безмятежно спала и только зеленый глаз Чапая сквозь полуприкрытое веко подсвечивал окончание этого трудного дня. «Вот ведь сука», — подумал Фельдман. «За суку ответишь!» — зевнул Чапай и повернулся на другой бок, плотнее прижимаясь к толстому и уютному боку законной жены Фельдмана, Эмме.