АНОНС!!!
СКОРО!!!
Повесть.
«Петля».
(ОТРЫВОК)
Эпиграф 1.
«Он думал, что на пароходе сумеет прийти
к какому-то соглашению со своим горем…»
Эрнест Хемингуэй. Из «Острова в океане».
Эпиграф 2.
«Я не верующий, хоть и православный до краёв сознания…»
Из «Философия жизни». Ю.Г. Александров.
I.
Андрей сидел в комнате за столом на облезающей хлопьями краски, видавшей много разных задов табуретке. «Столом» служила такая же табуретка — сестра-близнец той, на которой сидел он, но лишь укрытая бесплатной рекламной газетой из почтового ящика. Он сидел, подавшись всем телом вперёд, то, как роденовский «Мыслитель», уперев свой гладко выбритый массивный подбородок в слегка сжатый кулак жилистой руки, воткнутый локтем в заброшенную одна на другую ногу, то зеркально менял руки и ноги, то ставил обе ноги на пол, упираясь уже двумя руками в подбородок и колени. Такие перемены он производил чуть ли не ежеминутно, иногда замирая в одной из комбинаций рук и ног чуть дольше.
Андрей поставил окончательную точку во всех многоточиях: в многократных попытках, вывести Елену на откровенный, так ни разу и не состоявшийся разговор, который, как он считал, помог бы ему понять её и во всём разобраться; в его многолетних перманентных размышлениях о себе самом, что бы ответить на извечный вопрос — как быть и что делать с этой какой-то не такой его семейной жизнью, которая, словно острыми концами вязальных спиц взаимного с Еленой недопонимания, ощетинившихся со всех сторон туго набитого холщового мешка его судьбы, ершила и кровавила всё вокруг и внутри его.
В голове, как будто бы сразу под корнями волос, то речитативом, то нараспев, повторяясь вновь и вновь, как музыкальный зуммер телефона, вертелись строчки из стихотворения его любимого поэта Андрея Вознесенского:
«Вместо флейты подымем флягу
Чтобы смелее жилось.»
И ещё:
«парус пробит насквозь,
Но сердца забывчивых женщин
Не забудут «Авось»!"
Андрей пришёл домой почти уже час назад…
…
Послесловие.
Когда я писал то, что Вы уже прочитали, то не предполагал писать послесловие. Оно родилось в процессе написания самого рассказа, который в процессе его создания превратился в повесть. Но потом я решил выделить этот текст. Ну, и за одно, ответить на эпиграфы. Поэтому то, что Вы прочитаете дальше я и обозначил «послесловием».
И так. Послесловие.
У жизни нет дублёров и черновиков. Жизнь нельзя отрепетировать, как хочется режиссеру, а затем премиально сыграть на публике. Жизнь — это экспромт. Больший экспромт, чем авангардный джаз. Но в тоже время, жизнь — это и классическая музыка, которую видят и слышат все вокруг. И то, как мы её исполняем, формирует отношение окружающих к ней, а значит и к нам самим: они могут слушать её, сохраняя или меняя к ней своё отношение, а могут взять и уйти, недослушав до конца. А мы продолжаем играть без остановки. Остановиться невозможно. Остановка — смерть. Мы можем изменить тональность, добавить или убрать какие-то отдельные инструменты, можем налечь на литавры и тарелки, усилить альты, клавишные или духовые, но остановиться не можем. Мы можем играть так тихо, что музыка жизни будет слышна только нам самим, а все остальные расслышат и комариный писк за лесом. Так нам будет казаться. Но на самом деле, её будут слышать и другие. Возможно, они будут вольными или невольными слушателями, мешая или помогая нашему исполнению. А возможно, что они станут к ней просто равнодушными. Но полностью скрыть свою музыку от чужих ушей не получится. И ответная реакция зрителей и слушателей будет разная: может быть участливая — возможно они даже станут подпевать и покачиваться в такт; может раздражающая нашими нелепыми аккордами, и так их достанет, что беруши в их ушах станут для нас спасением и благодарностью нам за их терпение, за то, что хотя бы с ушными поглотителями звуков они останутся рядом и не уйдут с нашего концерта ни во время исполнения, ни в антракт, оставаясь с нами до последних аплодисментов, до последнего поклона, до финального занавеса.