Отвага кудесника Евгения Весника
Памяти замечательного советского актёра
На днях исполнилось 100 лет со дня рождения большого советского и русского артиста, отважного фронтового артиллериста, кавалера пяти высших советских орденов и 17 медалей.
Народный артист СССР Евгений Яковлевич Весник сыграл в столичных театрах 47 главных ролей. На телевидении снялся в 11 телеспектаклях. На радио озвучил 12 спектаклей и долгие годы вёл популярнейшую передачу «С добрым утром!». Снялся в 83 художественных фильмах. И 113 зарубежных картин озвучил. Марчелло Мастроянни вечно будет говорить для нас голосом Весника. Евгений Яковлевич шесть раз был женат и со всеми бывшими поддерживал хорошие отношения. Отличался удивительной, просто-таки невероятной щедростью. В долг давал кому ни попади, направо и налево. В ресторанах всегда платил за всех. Любил накрывать роскошные столы и в киноэкспедициях. Причём, что удивительно: должников своих никогда не помнил, зато сам терпеть не мог находиться у кого-то в долгу. Коллекционировал… походки людей. Друзья актёры «покупали» за магарыч у Весника походки для своих персонажей. Николаю Гриценко Весник подарил «движение иноходца» для роли Алексея Каренина в фильме А. Зархи «Анна Каренина»: при ходьбе левая рука движется вместе с левой ногой, а правая — вместе с правой.
Богатое творчество Евгения Яковлевича запечатлено в 11 документальных фильмах. И что самое удивительное: процентов на 90 все его театральные и кино работы — так называемого лёгкого жанра. Потрясающий феномен. Пройти такую войну и после неё принести столько радости людям — не каждому дано.
Евгений Яковлевич родился в Петрограде. В 1926 году его отца Якова Ильича отправили в Нью-Йорк с семьей. Там Весник-старший знакомился с металлургической промышленностью США и приобретал для России оборудование, став одним из первых ответственных работников советского торгпредства. Сам Евгений Яковлевич на полном серьёзе утверждал, что именно Америка заставила его быть артистом. Жене исполнилось пять с половиной лет, когда пришло время уезжать. И надо же, у него заболело горло, сильно подскочила темпера. Мама, Евгения Эммануиловна, запаниковала. В стране тогда свирепствовала какая-то эпидемия. Могли её с ребёнком не выпустить. И научила сынишку, как себя вести. На таможне пришлось долго ожидать, и мальчик стал хныкать. Контролёр, заподозрив неладное, поинтересовался: «Сэр, вы случайно не больны?» — «О нет, сэр, — Женя вмиг преобразился, — мне просто жаль покидать Америку». И, на всякий случай затянул модную тогда ковбойскую песенку: «Я — ковбой! Я — ковбой, пока меня любят девушки». Контролёр засмеялся и подпел мальчонке. «Моя роль тогда сработала!» — до глубокой старости с восторгом вспоминал актёр.
Из Америки семья приехала в Кривой Рог. Отца назначили директором Криворожского комбината. А в 1937 году его расстреляли, разумеется, за шпионскую деятельность в пользу США. Мальчика отправили в детский дом. По дороге туда он сбежал. Сумел пробиться к М. И. Калинину, который до революции был начальником цеха на петербургском заводе, где работал слесарем Яков Весник. Всесоюзный староста, знавший отца ещё до революции, помог Жене прописаться в квартире родителей. С пятнадцати лет юноша работал в цехе, где проверял целостность противогазов. В 1942 году Весник окончил артиллерийское училище. В звании младшего лейтенанта командовал огневым взводом 1-й гвардейской корпусной артиллерийской бригады. Затем воевал адъютантом командира 5-й гвардейской гаубичной артиллерийской Севастопольской краснознамённой бригады. Уже гвардии лейтенантом штурмовал Кёнигсберг.
Евгений Яковлевич обладал неповторимым даром рассказчика. У него были сотни весёлых историй то ли им самим придуманных, то ли действительно случившихся с ним за долгую (он прожил 86 лет) жизнь.
Вот, например, одна из них.
Часто бывая в Одессе, Весник останавливался у одной и той же чистоплотной и рачительной хозяйки. Подружился с её мужем Сёмой. И, зная страсть последнего к рыбалке, подарил ему однажды непромокаемую куртку. Сёма неподдельно растрогался: «Ой, спасибо, дорогой! Сын родной носового платка не подарит, а тут такая щедрость, такая щедрость!» — «Подожди, вот тебе еще брюки и пояс!» — «Что ви делаете со мной, Женя? У меня сейчас, ей-богу, сердце разорвется от благодарности!» — «Но и это еще не всё. — Мной уже обуял прилив патологической щедрости. — На тебе ещё пиджак и носки». — «Это просто немыслимо! Это — чудо! Спасибо, спасибо, мой родной. У меня нет больше слов!» И он заплакал, а я, счастливый, подытожил: «Ну, вот теперь, кажись, всё». Сёма мгновенно сбросил скорбь и слёзы. Вкрадчиво, но твёрдо поинтересовался: «Постойте, а галстук?»
Располагал Весник и недюжинными литературными способностями. Он написал двадцать, в основном, биографических и на театральную тему книг, с добрую полусотню различных сценариев для кино, радио и телевидения.
Причём, что интересно: рассказы Вестника не нуждались в литературной правке. Имея великолепную память, он их всегда воспроизводил со стенографической точностью. Запиши его очередную байку на диктофон, расшифруй, отпечатай на машинке и можешь сдавать в набор.
Моё знакомство с Весником было всё-таки шапочным. Зато актёр крепко дружил с моим товарищем по училищу и коллегой по газете «Красная звезда» Володей Каушанским. Который тоже носил отчество Яковлевич и по части увлекательного трёпа не многим уступал знаменитому артисту.
Когда мы приходили к Веснику, он нам «накрывал поляну» — выставлял бутылку коньяку. Сам не пил, больше нюхал, но нам с Володей подливал аккуратно.
«Ребятки, — произносил своей знаменитой скороговоркой, — я в молодости был знатным выпивалой. И компанию умел держать. В артистической среде это не простое дело. Там каждый норовит на себя одеяло потянуть. Но тамадить обычно доверяли мне. Теперь, конечно, укатали Сивку крутые горки…
— Евгений Яковлевич, а вот я сейчас сижу между двумя яковлевичами, мне желание загадать можно? — спрашиваю его.
— Да хрен его знает. Но ты на всякий случай загадай. Это как в том анекдоте. Учительница-комсомолка предлагает детям: «Дети, кричите в небо — Бога нет!» И видит, мальчик еврей стоит молча. «Почему ты молчишь? — спрашивает. — Я так думаю: если там никого нет, то зачем кричать? А если там кто-то всё-таки есть, то, я не стану с ним портить отношения. На всякий случай».
По части анекдотов, весёлых баек-былей Весник был большущим докой. Но нам, двум полковника-краснозвёздовцам, больше нравилось пытать дядю Женю про войну. Он очень любил возвращаться в свою фронтовую молодость. И, что удивительно, столько пережив, чудом оставшись в живых, вспоминал о ней всегда как-то светло.
«Война, ребятки, приняла меня в свои объятия в 19 лет и отпустила на волю 22-летним. Шёл я на фронт романтиком. Возвращался прагматиком. Воевать мне нравилось. Но по-настоящему я осмыслил войну лишь многие годы спустя после Победы.
В армию меня призвали, аккурат, 22 июня 1942 года. Я стал курсантом Смоленского артиллерийского училища, эвакуированного в уральский городок Ирбит. Про то, что занятия совмещал с художественной самодеятельностью, про это говорить вам не буду. Это как бы само собой. Но она же мне, любимая, и навредила. Зимой 1943 года семистам моим товарищам-выпускникам присвоили звание лейтенанта, а мне «кинули младшого». Если говорить вам честно: за лютое моё разгильдяйство. Я физически не переносил всякого рода муштры и жизни «по уставам». Мой личный рекорд — 52 наряда вне очереди. За один месяц!
Перед отправкой на фронт нашу 1-ю гвардейскую артбригаду резерва Главного командования формировали в Коломне. Мне дали в подчинение огневой взвод, численность в 17 бойцов. Среди них — заряжающий рядовой Богаев. Утром провожу перекличку — Богаева нет. Докладываю, как положено командиру бригады полковнику Сергею Петровичу Гудзюку. А он как заорёт: «Знать ничего не знаю, но Богаева найти и доложить!»
Дальше, ребятки мои, случилась целая эпопея. Поехал я, значит, с ординарцем на родину дезертира. Встречаюсь с его матерью, а она падает на колени и, всхлипывая, рассказывает: «Я во всё виновата. Сынок мой девушку любил. Когда его в армию забрали, девка та с попом стала жить. Поп возьми, да и умри. Я сыну тогда написала. И вот он примчался с автоматом!».
Поехали мы к церкви. Командую ординарцу: «Очередью поверх куполов!» После этого появляется девица. Чудо как хороша! У Богаева и у попа губа была не дура. Спрашивает:
— Что ему будет?
— Ничего не будет, — говорю. — Пускай автомат отдаст, оденется и едет со мной. Даю честное офицерское слово — ничего ему не будет.
Через десять минут появляется мой заряжающий. Заехали мы к его матери. Старушка влепила пощечину своему непутёвому, и мы поехали на пункт формирования.
Уже в середине пятидесятых я стал много сниматься в кино. В какой-то картине Богаев меня увидел. Написал мне письмо на «Мосфильм»: «У меня всё хорошо, товарищ лейтенант. Женился я на той, которую вы знаете. До сих пор чувствую себя виноватым перед вами. Но, согласитесь, больше я вас за всю войну ни разу не подвёл. А не махнул бы тогда домой — счастья бы не нашел!»
Кто его знает, у него своя правота…
Первые мои фронтовые шаги: форсирование реки Свирь. Рано-рано утром — два часа беспрерывного артиллерийского огня и авиационной бомбардировки. Короче, я надеялся, что стёрли мы противника в порошок. Навели понтонный мост, переправили людей, пушки и обнаружили… только одного убитого солдата.
И это после такой артиллерийской и авиационной подготовки! Почему финны ушли, куда ушли, как узнали о начале наступления? Неизвестно. Стоило нам углубиться на территорию противника, как мы тут же почувствовали коварность и мастерство врага. Финны меняли направление своих атак, появлялись то слева, то справа, то в нашем тылу, отличались сверхточностью в стрельбе из минометов, ничуть не уступали в дисциплинированности немцам. Каждая из воюющих сторон имеет своих героев!
В один из жарких боевых дней я встретил своего друга, тоже воспитанника Щепкинского училища, артиста Якова Сергеевича Беленького. Ни опасная обстановка, ни надвигавшаяся ночь не помешали повару нашей батареи быстро приготовить «праздничный ужин» и найти даже «кое-что» для сугреву. Читали вслух стихи, вспоминали театр, спектакли, любимых артистов, училище. Незаметно нас окружили солдаты и офицеры, и наша встреча вылилась в импровизированный концерт.
Зимой 1945 года мы хорошо продвигались по Восточной Пруссии. Кстати, во время Первой мировой войны мой отец, рядовой царской армии, прошел тот же путь, что и я: от Кибартай до Пилау, через Фишгаузен и Кенигсберг. Однажды под носом у противника мы строили наблюдательный пункт. Вдруг меня вызывают к полевому телефону: «Срочно явитесь в штаб бригады!» Снять меня с важной работы — я руководил строительством — командование могло только при особых обстоятельствах. Приезжаю, докладываю начальнику штаба, а он хитро так говорит: «Идите вон в тот дом». Вхожу в дом. Вместительный зал забит офицерами. Идет спектакль.
Смотрю на сцену. Батюшки! Глазам своим не верю! А на сцене играют спектакль мои театральные друзья-коллеги: Борис Кордунов, Галина Сперантова, Василий Метельцев. Наши «щепкинцы»!
Ребята прознали, что я воюю на 3-м Белорусском фронте. И упросили начальство «высвистать» меня. И вот я сижу в душном зале и плачу. На меня смотрят, как на идиота: пьеса смешная, а я реву. От счастья неожиданной встречи, от внимания, проявленного ко мне. Незабываем тот фронтовой вечер!
В другой раз еду на собственном «виллисе» к наблюдательному пункту командира дивизии. Вижу, как с подбитого немецкого самолета на парашюте спускается летчик. Вместе с водителем мы пробрались через канавы, кустарники и развалины к тому месту, где приблизительно должен был приземлиться немец. При нем, конечно, был пистолет. Только вести прицельный огонь ему, смекаю, ой как непросто. Приличное расстояние, мандраж, ветер, парашют за спиной. Несколько пуль прошелестели сбоку и сверху. Остальное было делом техники. Через несколько минут рыжеватый молодой человек сидел рядом со мной в машине. Я владею немецким языком в достаточной степени, чтобы объяснить человеку: при хорошем поведении ему будет сохранена жизнь. И он меня отлично понял. Хотя оказался не из трусливых. Когда мы его допрашивали и я приставил к его лицу пистолет, немецкий лётчик, улыбаясь, стал насвистывать мелодию. На меня это произвело незабываемое впечатление! Тот ас долго мне потом снился. И ту мелодию я запомнил. Но медаль «За отвагу» я на нём заслужил.
Вторая очень, к слову, ценимая фронтовиками медаль «За отвагу» досталась мне несколько, как бы вам сказать, необычным способом. Как-то мы с командиром бригады полковником А. Ф. Синицыным проводили рекогносцировку. Карты были у нас весьма приблизительными и забрались чуть ли не в расположение немцев. И тут меня приспичило по большой нужде. Вылезаю из «виллиса», иду в кусты над балкой и приседаю. И вижу, как на дне балки появляется немец с автоматом. За ним топают несколько солдат без оружия, без ремней. Ясное дело: ведут «гауптвахтников». Проходят они по дну балки и скрываются за поворотом. А последний задерживается. Ему, как и мне приспичило. Толком не застегнув штанов, я ему тихонько свистнул. И пистолетом показываю: «Ком цу мир!» Немец чётко выполнил мою команду. И оказался очень ценным языком.
Когда я исполнял обязанности командира батареи управления дивизии, вызывает меня начальник политотдела корпуса подполковник Якимюк: «От, що, Евгений. Приихалы до мэнэ гарни хлопци — два генералы и тры полковныка. Знають, що мы на видпочынку. Трэба мэни з нымы трошкы посыдиты, побалакаты. Так ось, прохання до тэбэ: визьмы у сэбэ в хозвзводе жбанчык горилкы и прынэсы сюды» — «Товарищ подполковник, — говорю, — я не могу этого сделать. У меня все распределено: по сто граммов на разведчика, по сто граммов строителям. Не хватит, это же какой скандал будет! Мне не сносить головы!»
Подполковник во второй и в третий раз повторяет мне всё про «гарных хлопцив», про дружбу, и про «посыдиты, пробалакаты». Я не сдаюсь и всё талдычу про воровство.
«Правильно, Евгений, воровство! Молодець, — улыбается Якимюк. — Тилькы в якых условиях воровство? В трудных условиях Великой Отечественной войны! Так шо — нэсы, пэрэд твоимы бойцамы я буду отвечать!»
И я принёс. А Якимюк через некоторое время вернул мне должок. Просто я не знал, что у командира его ранга был законный неприкосновенный запас продуктов, которым он мог распоряжаться как хотел. Только в тот день его запас закончился и он одолжил. А за моё упрямство политработник даже стал меня уважать. И однажды выручил из очень неприятной истории.
Исполняя обязанности командира боевой батареи, я совмещал их со своими штатными обязанностями адъютанта. И понадобилось мне наладить связь с дивизионным начальством. Приказываю солдату взять катушку с телефонным проводом и под обстрелом добежать до отдалённых окопов. А он мне трясущимися губами отвечает: «Не могу, товарищ лейтенант, живот схватило». Ах ты ж стервец такой — трусишь! И со всей дури врезаю ему по морде лица. Сам провод потянул. Об этом прознал полковой политработник, невзлюбивший меня за излишнюю независимость. И решил за рукоприкладство предать меня офицерскому суду. Такие суды зачастую кончались разжалованием в рядовые и отправкой в штрафную роту. А штрафная рота — это минимум шансов остаться живым! Тогда я и обратился к Якимюку. Тот вызвал подчинённого и в своей неповторимой манере устроил ему форменный разнос. Раз пять он допрашивал: «Товарищ капитан, что сделал Весник?» — «Ударил солдата» — «А что он должен был сделать в условиях боя?» — «Расстрелять за невыполнение приказа» — «Значит, так. Вам, товарищ капитан, объявляю выговор за неправильную трактовку устава воинской службы, а гвардии лейтенанту Веснику объявляю благодарность за сохранение жизни боевой единице в лице солдата Красной Армии. Вы свободны, товарищ капитан!» Сказал, как отрезал. И без единого «хохлизма» в речи! Истинный был политработник. Он относился ко мне, шалопаю, как к сыну. Впрочем, и ко всем своим подчинённым так относился. А я действительно был тогда оторви головой.
Кенигсберг. Передовая. Из каждого окопа — выход в сторону противника, которая всегда простреливался немецким снайпером. И лежало там два трупа наших солдат, которые из-за этого снайпера мы не могли убрать. А мне срочно понадобилось пройти мимо того выхода. Миновать его и не получить пулю — почти невозможно. Что делать? Я знал, что снайперская винтовка укреплена на подставке и упирается в плечо снайпера. После выстрела она, хочешь не хочешь, немного смещается и ее приходится каждый раз возвращать в исходную позицию. Знаю, что у снайпера на поправку прицела уходит пять-шесть, максимум десять секунд. Снимаю с головы фуражку и бросаю в простреливаемый выход из окопа. Снайпер спустил курок. И когда я увидел, что пулька ударилась в тыловую часть окопа, кинулся бегом через опасную зону. Проскочил! Да еще успел послать снайперу воздушный поцелуй! Подобных выходок у меня было хоть отбавляй. Молод был, с ветром в 22-летней голове. После того «циркового» номера самоуверенно написал матери: «Меня не убьют!»
…Знаете, ребята, из всех воспоминаний о войне я сейчас извлекаю лишь те, что имеют отношение к добру, к человеческой дружбе! Основа дружбы — это способность сопереживания и сострадания! Без этих подарков Бога людям не существует дружбы! В страшной войне Добро было сильнейшим оружием!
Странная формулировка, да? Нет, не странная. Когда ощущаешь доброе к тебе расположение солдат, начальства, пишущих тебе письма — о! — это так помогает побороть в себе страх, сомнения. Это удваивало и духовные, и физические силы и, если хотите, обязывало быть мужественным. Вообще на войне трудно было быть плохим. На войне человек — как на «рентгене»! Всегда виден весь. И в добрых, и в дурных поступках виден…
Вот таким он был, любимый миллионами советских зрителей Народный артист СССР Евгений Яковлевич Весник, даже о самых трудных военных временах сумевший сохранить в памяти что-то светлое.
17.01.2023
Михаил Захарчук — полковник в отставке
Специально для «Столетия»