Мы к этому дому, и к этой постели,
И к этому миру привыкнуть успели.
Но было — ведь было! — совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома.
И было чернее, но чище и шире
В том странно-забытом, дожизненном мире.
Боимся мы смерти, грустим о потере,
И все же влечемся к таинственной двери,
И все же тоскуем о странной отчизне,
О странно-забытой, дожизненной жизни…
Но дверь отворилась, взошли на крыльцо:
Нам черное, чистое дышит в лицо.