— И зачем ты меня привёл сюда, Мишенька? Скажи мне, деточка моя, юнгеле мой, тебе больше нечего делать? Ты вызвал меня своим дурацким спиритическим сеансом, чтоб куда-то идти? Ты не знаешь, что у дедушки ноги, и они болят? Думаешь если дедушка умер, то это умер-шмумер отменило артрит? Нет, Мишенька, не отменило. Могли бы просто посидеть, ты бы рассказал мне про маму, дай ей бог здоровья, про тётю Майю, про Шурочку, и я бы опять отправился к туда где был!
— Дед, ну, прекрати ворчать! Я вызываю тебя раз в году, мы с тобой столько не виделись, ты что мне не рад?
— Рад, не рад… Рад, конечно! Но если ты в следующий раз захочешь куда-то идти, вызови кого-нибудь другого! Пушкина вызови! У него даже тросточка есть, специальная тросточка! Он наверняка любит куда-нибудь ходить… И вообще, куда мы идём, можешь сказать или что?
— В парикмахерскую! Дед, ты даже не представляешь, у нас открылась парикмахерская!
— Что?! Какая парикмахерская, шлимазл?! Что с тобой случилось за год? Ты совсем мишугинэ? Деточка, тебя надо показать врачу, передай маме, что…
— Да ты не понял, дед! Хорошо. Лермонтова девятнадцать!
— Что Лермонтова девятнадцать?
— Адрес, дед, адрес! Вспоминай!
— Ша! Что мне вспомнить? Твой дедушка умер, но, слава Богу, не от Альцгеймера! Твой дедушка всё помнит! Там была парикмахерская, где я работал парикмахером. И что?.. Хотя подожди, её же давно закрыли! Ещё лет за пятнадцать до моей смерти! В какую парикмахерскую ты меня тянешь, Мишенька? В закрытую?
— В том-то и дело! Её опять открыли, представляешь? По тому же адресу, в том же самом месте! Вот я и подумал, что тебе будет приятно это увидеть, вспомнить…
— Я никогда и не забывал, майне киндер… Я любил приходить туда утром, открывать ее таким плоским ключом, заваривать чай и читать газету. Это было лучшее время, деточка, потому что потом приходили клиенты со своими «полубоксами», «канадками» за сорок копеек и прической «молодежная» за пятьдесят две.
— Я всегда хотел спросить тебя, дед, неужели тебе нравилось читать эти газеты? Там ведь всё было такое … Пятилетка в три года, акулы империализма…
— Ты мне это брось, деточка! Ты даже не представляешь, что такое советская газета! Ой вэй! Они писали, что на полях Воронежской области созрела пшеница и радовались. А я читал о том, как они радовались. Я могу радоваться и сам. Например, когда ты, гоцн-поцн, родился, я радовался. Или когда Шурочка родилась, я тоже радовался. Ещё я радовался, когда покупал колбасу или курицу в гастрономе, потому что это и правда была радость. Но я никогда не радовался за Воронежскую область. Я даже там никогда не был. Но хотя бы прочитать про это я мог. И потом, туалетной бумаги тогда почти не было, поэтому советская газета была просто необходима.
— А я любил приходить к тебе в парикмахерскую, помнишь?
— Опять ты со своим «помнишь»! Конечно, помню, Миша! А когда я отворачивался, ты всегда хватал флакон с тройным одеколоном и прыскал грушей на себя! Зачем ты это делал, деточка? Тройной одеколон это страшная штука! Он отбивал желание жить даже у мух…
— Мне просто нравилось нажимать на грушу. А ещё я помню, как на девятое мая ты пришёл в парикмахерскую с орденом и медалями… Хотя никогда до этого и после этого их не надевал…
— Тогда твой папа, который мой сын, заставил меня это сделать. Этот папа, который мой сын решил устроить мне кадухес на всю голову. Мы должны были пойти и стать на очередь на машину. Ему нужна была машина! А мне она что? Нужна была? Но у твоего папы, который мой сын замашки Ротшильда! И я шел через весь город. Как новогодняя ёлка…
— Дед! Ты не прав! Ты заслужил эти награды. Ты же фронтовик…
— Я тебя умоляю! Я заслужил только тем, что меня выкопали из воронки под Корсунью. А знаешь скольких не выкопали? И что? Их кто-то наградил? И вообще, не люблю я это, люди могут посмотреть и сказать, что Залман совсем загордился и стал маршалом, как Жуков…
— А вот мы и пришли…
— Что это, Миша?
— Как что? Парикмахерская.
— Это?
— Ну да. Вот тот самый дом, номер девятнадцать. Видишь?
— Вижу. Номер вижу. Но это не парикмахерская? Салон. Тут написано «салон». Я не знаю никаких салонов кроме салона для новобрачных, мы в нем твоему папе, который мой сын, покупали костюм с галстуком, когда он женился на твоей маме.
— Дед, да прекрати. Сейчас все парикмахерские так называются. Салон красоты. И это тоже…
— Салон красоты. А дальше это на каком?
— На английском. Бьюти. Ну, типа, красота…
— Бьюти?
— Да, бьюти.
— Понятно, деточка. Я, пожалуй, пойду.
— Но дед. Мы ещё туда не зашли даже… я думал…
— Не думай, Мишенька, не думай. У дедушки больные ноги. Они болят, Мишенька. В следующем году, если захочешь вызвать меня, давай никуда не пойдем? Я не хочу ни в какие салоны. И бьюти тоже не хочу. Мы можем просто посидеть дома, ты мне расскажешь про маму и Шурочку?
— Конечно, мы так и сделаем, дед, но сейчас, раз уж мы пришли…
— Мишенька, понимаешь, есть вещи, которые должны оставаться теми, какими были. Во всяком случае для меня. Пусть они и изменились, но я то нет… Я просто умер. Умер и всё.
— Но дед…
— Чтоб ты мне был здоров, Мишенька- сказал дедушка и исчез…