«Бабуля, чуть-чуть подвиньтесь… А то мы такие — запачкаем» — розовощекий папаша устраивался с таким же розово-зефирным бутузом на сиденье автобуса.
«Ба-ба» — радостными пузырями зашелся малыш и грязными ручонками потянулся к сидевшей рядом тетке.
Вера Модестовна стеснительно-брезгливо подобрала край мышино-пегого пальто.
У отца тут же голубые глазки подернулись весенним ледком: «Даааа нееееее, сына, не наша эта бабка… Наша покрасивше будет. А эта — мышь транспортная. Нос висит — вылитая кикимора… Не, наша лучше. Наша — добрая.
И чего пенсионерки ездят — туда-сюда. туда-сюда. шорк-шорк? — обратился он к вульгарно крашеным девицам — дома им не сидится… Места занимают.»
Девицы одобрительно хрюкнули.
Вера Модестовна ехала из издательства вообще-то по делу. С рукописью о разведении молодняка норки. Редактировать. А не просто так. Но не это было обидно.
«Утоплюсь…» — подумала она, вся в красных пятнах выскочив на Чистых Прудах. «Раз и все… Льда нет, вода хорошая, чистая. Вот так перегнусь и… И что? Чтоб все увидели теплые панталоны на драных колготках?
Да и вытащут — страшную, синюю, шпильки из прически повылетят. Лохмы на лицо попадают. А народ начнет интересоваться — откуда да почему? А сами на колготки будут пялиться — осудят.»
«Нет… приду домой. Переоденусь, надену новый халат японский, туфли на шпильках — и отравлюсь…».
Рысью она почесала в аптеку рядом с домом, судорожно сжимая сумочку.
«Дамочка! Этим же рецептам три месяца. Их же мамаше вашей выписывали год назад. Вам-то зачем? Спите плохо? А чайку с медом выпейте!» — аптекарша с воздушной халой на голове говорила это уже поникшей спине.
«Ну ты видишь? — в сердцах обратилась сдобная дама к прыщавой практикантке — ну никакой вежливости. А я между прочим все десять лет самые дефицитные лекарства ихней мамаше заказывала… Запросто так… нужно мне это было? Просто знаю — рядом живет… да страшненькая такая — просто жалко. Никого кроме парализованной мамаши. Старая дева, синий чулок.»
«А сколько ей, тетке этой — лет 60?» — охорашиваясь перед зеркалом, спросила практикантка.
«Щас…» — хмыкнула с удовлетворением аптекарша с халой, тоже поправляя выбившуюся прядь у зеркала — «Лет сорок. наверно. Зато квартирка в центре. Трехкомнатная. В нашем доме.»
«Клёво…» — яростно зажевала резинкой девица.
«И чего клёвого? Ну бродит по ней — ни Богу свечка, ни черту — кочерга… Ни мужа, ни детей — никого. Один кот облезлый. И мамаша померла. Ладно, работай. Иди, аспирин разбери…»
Вера Модестовна стянула свое мышиное пальто и почему-то бросила на продавленное кресло в прихожей.
Сама себе удивилась — ну никогда такого не было. Потом усмехнулась — надо же когда-то начинать? Вот во всей литературе написано, что у женщины должна быть какая-то чертовщинка. А у нее?
Через плечо посмотрела на себя в зеркало старого трюмо. Ага… Джейн Эйр местного розлива… а-ля сиротка престарелого возраста.
«И чего это я? Ведь правда — бабка… пыльная скучная бабка. И вполне могла бы иметь такого же победно-настырного внука… в сорок-то лет… Если б соответствующая чертовщинка имелась. Хотя нет — у меня он был бы противно ноющий и с вислым носом. И крошечными извиняющимися глазками. Весь в бабку…»
Она машинально стала перебирать флакончики и коробочки на трюмо — лекарства, оставшиеся после матери.
«Нет, точно повешусь. Или лучше бы, конечно, отравиться… А еще лучше — газом надышаться. Говорят, лежат упокоенные розовые и красивые… ну почти красивые. Если их сразу найдут. В моем случае — найдут через год. Или два. Хотя мне-то что? Кота жалко… А собственно, почему? Он же тоже надышится рядом… как домашнее имущество.»
Кот почуял недоброе, высунул морду в прихожую и сварливо рыкнул.
Вера Модестовна вильнула тощим бедром и упрямо метнулась в кухню. Включила конфорку. Газовую. Та противно зашипела.
«А вот вам всем…» — закусила губу побитая молью Джейн Эйр.
И улеглась в кабинете на кожаный диван. С томом Джейн Остин.
«Какое счастье — вот так — с любимой книгой уйти в Вечность… Туда, где тебя не называют старухой, где не надо редактировать нудные тексты, покупать самые дешевые пальто на распродаже. Где не надо думать о своей ущербности и мучиться желанием проснуться в постели с мужчиной.
«Прям абсурд — усмехнулась про себя Вера Модестовна — я и мужчина… да еще в постели… никогда не было.»
Хотя нет — было. Именно с мужчиной. На картошке. Куда послали их студенческую группу.
Все сидели у костра, пели про «я у тебя одна», курили и пили портвейн. Она стеснялась — потому что не умела ни пить, ни петь, ни курить. И уходила в барак — с книжкой.
И самый пьяный из первокурсников — нелепый прыщавый недоросль — рухнул к ней на раскладушку и даже успел поелозить по телу холодной и вялой рукой. А она его ткнула пятерней в нос. Раскладушка накренилась, собралась, придавив ей голову. Все смеялись. Особенно ржал этот недоносок. Было стыдно. Даже сейчас — стыдно… Вот дура-то… Старая…
В кухне что-то заскребло, рухнуло и разбилось. Кот взвыл и со взъерошенной шерстью метнулся к окну. К закрытой форточке.
«Ага… — ехидно пронеслось в голове у потенциальной самоубийцы. — не хочет. Кастрат же, утомленный вискасом и преклонными годами, вылежанными на подоконнике — а не хочет с жизнью расставаться…»
Кот ошалело бился в стекло. Вера Модестовна вяло поднялась с дивана, пошла на кухню.
Конфорка еле шипела — из последних сил. На нее свалилась банка с мукой. Из-под сугроба муки все-таки пробивались завихрения газа.
«Вот подлец! Запаниковал как… кастрат несчастный. Ну ничего… сейчас вторую конфорочку откроем.»
Вера Модестовна протянула руку к газовой плите. В комнате неистовствовал кот… Он уже шипел сорванными связками.
— Дурра… руку убери… кому сказал — убери… — гулким басом рявкнуло из угла кухни.
Самоубийца судорожно дернулась спиной и фистулой взвизгнула, опускаясь на ватных ногах на пол: «Кто здесь?»
— Кто, кто — дед Пихто. идиотка. домовой — вот кто. И нечего здесь в обмороки падать.
В кухню заглянул Кот. Ошалело уставился на распростертое безвольное тело. В заштопанных колготках и задранной юбке.
Встряхнулся, дернул хвостом и сурово спросил:
— Ты что, совсем с глузду съехал? На мокруху пошел?
— Ага. — эхом отозвалось из угла. — бритвой по горлу — и в колодец. А я вот что-то не наблюдаю у кого-то трагизма в голосе. Или хотя бы скупой слезы. Хозяйка, чай… Уже лет 15 никак? Эхх, коты. одно слово…
— Давайте, сударь обойдемся без сантиментов… не до них.
Кот подошел поближе к телу
— Дышит и пульс есть. А известно ли вам, уважаемый, что Коты как и домовые привыкают к месту? А не к обитателям и обслуге? Природа… И чему я должен быть благодарен? Что ихняя маман меня самого ценного лишила? Чтобы поспокойнее стал? А наша драгоценная — ныне валяющаяся на полу — вискасом травила и манной кашей потчевала? Это — Кота??? А теперь и того лучше — жилья решила лишить. И жизни.
— Вот это в точку… Идиотка. Газа целая кухня… спичка — и все на воздух. Я без жилья — ты без шерсти и хвоста. И неизвестно кому лучше. Что сейчас такое бездомный домовой? Лишенец и иммигрант. Засунут куда-нибудь в Бирюлево — в новостройку… сквозняки, шум, бездуховность…
— Может, радикально решим проблему? Ну подушишь во сне… аккуратно. Сама сбежит. Или неаккуратно.
— Добрый котик. это ж надо, сколько лет они у себя на груди такую змею грели. Я уж на что нечисть — а и то приличнее. Твой план к тому же еще и абсурден.
К кому перейдет квартира? Родственников у них нет. Следовательно, пойдет по рукам. Бандиты, притоны, сомнительные офисы. не обрадуешься.
А если сбежит — ты-то куда денешься? По канавам пойдешь? Не вариант.
Надо контакт налаживать. Вот только не пойму, что это на нее нашло? Такая тяга к самоликвидации? Вроде такая тихая была — Джейн Остин, Сен-Санс и сериалы нудные.
— А, ну да. — равнодушно муркнул Кот — ну это твои дела… я то каким боком? Кто меня слушать будет? А ты. это. думаешь в каком облике являться? И в реале?
— Сниться стану. А пока пойдем газ перекроем… мне твоя помощь нужна. Пусть очухается да заснет покрепче.
Вера Модестовна внутренним усилием заставила себя открыть глаза и смело посмотреть в темный угол. Там никого не было. Поднялась — внимательно к себе прислушиваясь. Повреждений не было, голова гудела.
Газ не шипел, мука была нетронута.
«Ага, начинаю сходить с ума… Как старушка с верхнего этажа, которая никого к себе в квартиру не пускала. Она на звонки долго сопела за дверью и таинственно произносила в глазок :"Пардон. вы не ко времени — у меня мужчина. и я не одета.»
Вот и мне уже мужчины мерещатся. А вообще хлопотное это дело — заниматься самоубиением. Лучше тихо залезть под одеяло и предаться мечтаниям — как обычно. Авось все рассосется.
Кот согласно кивнул. И даже сопроводил в спальню — достаточно ободранную, но опрятную.
— Ну что? Заснула? — повернул лохматое ухо домовой к вернувшемуся Коту — сейчас. вот.
Он рылся в ворохе каких-то пергаментов.
— Вот оно мне надо? Столько лет без всяких эксцессов. Ну живут жильцы и живут — и папаня ее, и бабка, и прабабка… Как дом построили 150 лет назад — так и жили. У меня арендовали. Спокойные были жильцы, тихие. И я к ним с почтением — ни топал, ни душил, в сны не лез,. Зачем? Своих дел по горло. То слет домовых, то конгресс свободных кикимор. То собрание домкома. А здесь же. ну что за заноза — по миру решила пустить.
Сейчас — только инструкцию почитаю, как в сон проникнуть. Лет сто не практиковал.
Кот покачал плешивой головой: «Ты уж постарайся. Вместе по лезвию ножа ходим.»
Вера Модестовна поднималась по лестнице — перила были из березовых балясин, кора свешивалась по бокам. Проемы занавешены паутиной. Черные любопытные пауки булавочными глазками наблюдали за ней. Ноги наливались чугуном, сердце трепыхалось. На чердаке был полумрак. Она отбросила прозрачную кисею-паутину и увидела уютный чайный столик красного дерева и пару старинных кресел. Присела. Почему-то надо было кого-то ждать.
На противоположном кресле появилась тень, она наливалась фиолетовой темнотой, но так и не приобрела очертаний… ну тень и тень.
В голове Веры Модестовны вдруг мягкий голос сказал: «Ну привет. Знакомиться, что ли будем? Я- Потянижка. Домовой ваш. потомственный.» — и, смущаясь, стыдливо кхекнул.
«Живете здесь?» — тоже смущенно поинтересовалась потенциальная самоубийца.
«Ну вроде этого… у меня же не только ваша квартира в управлении. С тройной нагрузкой приходится работать — домовые сейчас в дефиците. Столько новостроек, да особняков понастроено — и всем мы нужны. Да… такие дела… — опять стеснительно замолк домовой.
«А это вы рыкнули на меня? Ну в кухне?» — задушенно поинтересовалась Вера Модестовна — Только зачем же с оскорблениями? Женщине — и сразу «дура»… И потом — это вы кряхтели, стонали, паркетом скрипели сразу после смерти мамы? Для чего? Чем я вам не угодила?»
Фиолетовое пятно сжалось и потемнело… «Покраснел.» — почему-то решила Вера.
«Ой, да что вы все такие суеверные? Не скрипел я, и не стонал. так иногда заходил — присматривал. Я занят был — отчет квартальный сдавал. да еще мемуары заканчивал…
А вчера осерчал. да… Это что же вы, голубушка, творите?
Ну нельзя же быть такой эгоисткой. ладно я — мы и не знакомы-то — чтобы меня без жилья оставить. А Кот? Ведь пятнадцать лет бок о бок. Кому он нужен будет — старый и плешивый?
Так что давайте, сударыня, без фокусов. Ведь все же хорошо было — раньше не хотелось в пролет кинуться? И когда мамаше памперсы меняли. А она вас всяко крыла по полной потере памяти? И когда волокли ее из ванны в спальню, потому что она из вредности идти отказывалась? И когда с работы вас уволили за опоздание? Все же хорошо было?»
Вера Модестовна пошла пятнами. Сразу накрыло душной волной стыда — значит, все это она была как в аквариуме?
Она судорожно вскочила. И проснулась. Было стыдно, противно и опять хотелось утопиться…
Наскоро оделась, сунул коту вискас и хлопнула дверью.
Кот многозначительно посмотрел в угол.
— Топиться побежала. ну ты и лопух.
Из угла повеяло холодком…
Кот дернул хвостом:
— Ну ты хоть понял, почему она извести всех решила? Я думаю — рацион плохой. Ну что ест, что ест? Каши молочные да картошку с селедкой. Синяя. Тощая. Один нос висит…
А мне считает — вискас в кайф. Чтоб такой же синий стал. У тебя там никакого клада не завалялось? Подкормились бы что ли… Может, и отошла бы. на котлетках, да колбаске… да и я тоже …
Из угла послышался печальный вздох:
— Кот, я тебе удивляюсь. только о жратве. Ведь столько среди людей трешься. хоть бы малость в психологию вник.
Это у них называется кризис среднего возраста. Все ж чего-то добиваться надо людям. Реализовываться. А она? Школа, где была серой мышкой, никому не интересной. Институт — то же самое. да еще насмешничали — «кикиморка наша ученая». Мамаша хворая. Она за ней десять лет таскала памперсы да каши варила. И все это на копейки — когда редакторы получали нормально? Штопаные колготки да стоптанные туфли, да угги бесформенные самые дешевые.
И ведь надеялась на что-то. Ну как все они — тетки неудачливые. На принца на белом коне по брусчатой мостовой. А его все нет и нет. А тут и бабкой назвали — вот и все. конец надеждам. деды на белых конях не ездят. Да и на телегах не спешат.
— И что? — почесал лапой ухо Кот — я вот кошку только один раз видел за стеклом… да и то без надобности — чего уж теперь. И вискасом давлюсь. заедая манной кашей… Однако ж не бьюсь мордой об асфальт в поисках избавления от злой доли. сказал тоже.
— ты — Кот. патаму шта. а я -Домовой. нам это не в тягость. а вот ей … да ладно. В общем мужика ей надо. Думай.
— А что думать? Кран свинти да пусть слесаря вызывает. Новый сейчас устроился — Васька из-под Тулы. Кровь с молоком самое то. И под сороковник ему тоже. С приветом малехо, зато жилья нет — в дворницкой живет. Чем не жених.
Домовой задумался.
Вера Модестовна третий день сидела дома — глава о плодовитости норок редактировалась плохо. Ей казалось, что текст сер и не эмоционален. Но расцветить его метафорами и эпитетами она не решалась.
В ванне что-то заскрежетало.
Воды в кухне стояло по щиколотку, Вера Модестовна вяло побрела за тряпкой в кладовку и позвонить слесарю.
Потом он дребезжал чем-то у крана. Был этот слесарь по-деревенски справен и обстоятелен. Несколько лысоват на макушке — видно сеновалы с пейзанками имели место быть — и добрыми морщинками у медово-карих глаз.
Кот брезгливо встряхивая лапами сидел в коридоре. Подслушивал.
Деревенский умелец вышел и оперся на косяк, вытирая тряпкой руки и искоса наблюдая мерно вздымающуюся тощую пятую точку дамы, обтянутую юбкой. Та собирала тряпкой воду, натекшую в кухню. Глаза медово полыхнули.
— Вы, мамаша, так сто лет будете возиться. Дайте-ка я …- широкой лапищей отобрал у нее тряпку и стал загребать ею водную гладь… — ну вот и справились. Все. благоденствуйте.
Вера Модестовна метнулась к комоду за тысячей. Стеснительно сунула ему в руку.
— Маловато, мамаша будет. работы много. понимаю, что пенсионерка, ладно, набавьте стольник и разойдемся.
Веру Модестовну дернуло словно током. Она мужественно нашла сотню. Сурово закрыла дверь. И в рыданиях сползла на пол.
— Ой .мля. — сказал Кот.
-Ага. — шорохом донеслось из кухни.
…Вера Модестовна сидела на камне в позе Аленушки. У какого-то пруда. С босыми ногами. Ноги мерзли. «Надо одеяло натянуть — отопление-то еще не работает» — подумала она трезво. Но шевелиться не хотелось — сон бы цветной.
За плечом хрустнула веточка. Обернулась — яркий блондин в вишневом камзоле и в алых кожаных сапогах протягивал кустик незабудок. Буйные кудри выбивались из-под островерхой шапки.
— ну что, опять топиться надумали? В лягушачьем пруду? Тритонам на смех?
Вера Модестовна вспыхнула раздражением:
— А вы вообще помолчите. Более нелепого наряда и не видела. Вырядился курам на смех. Опять, сударь, подсматривали, подслушивали? И что? Насладились? Да, вот такая я — столетний засушенный стручок. Кикимора с вислым носом и в расквашенных сапогах. Мамаша и пенсионерка… вопросы будут?
— будут. Значит, царевичи вам не по вкусу? Так кем лучше являться? ну чтобы вопросы кое-какие обсудить? Мистером Дарси?
— не доросли вы, дорогой мой, до мистера Дарси. И нечего шоу устраивать. А жизнью своей я уж как-нибудь сама распоряжусь…
По гладкой поверхности пруда пошли телевизионные помехи. За окном задребезжали трамваи. В кухне взорвались две лампочки в бра.
Редакторша повернулась на бок, сбросив одеяло и улыбалась, глядя в потертые обои у кровати.
Потом, как утверждает Кот, было все вполне нормально, но несколько нервно. Особенно по ночам. То музыка грянет из розеток, то разряды заискрят. А то русалочий смех от стен эхом отразится.
Он (Кот) пытался пенять Домовому на некоторые неудобства кошачьей жизни. Но тот на контакт не шел — то за газовой плитой отсыпался, то краснел и замыкался при встречах.
Единственно, что удалось — так это выторговать клад.
На еду. Как компенсацию за сполохи, потрескивание и разряды электрической проводки в кухне и спальне, спонтанные взрывы лампочек, неустановленный визг отключенного компьютера, ну и разные другие явления. Мистически-физического плана. Домовой не стал отрицать. Объяснил, что разрывают эмоции. На куски. И даже извинился.
Клад отыскался в виде толстой пачки купюр американского достоинства в учебнике «Химия и жизнь», находчиво и своевременно выпавшем из недр профессорского шкафа.
Вера Модестовна даже и не удивилась. Почему-то.
Ей, наверно, тоже наэлектризованная атмосфера академической квартиры не мешала.
Ну разве что закупала лампочки оптом и иногда вызывала электрика.
Электрик же, хотя и был также уроженцем богом забытой деревеньки, но был более продвинутым — он ел ее глазами и даже пытался поцеловать ручку. И видно было, что готов тут же остаться и нести бремя электрификации всей квартиры уже не на корыстной основе, а только из сердечного расположения.
И что этому причиной было — а кто же его знает? Может быть несколько легкомысленное новое манто с воланами, шелковые чулки и замысловато-изящные кожаные башмачки. А может — всему виной искрящиеся, как и электропроводка, глазки. Которые оказались совсем и не маленькими, а вполне приличными. И легкая улыбка загадочной Моны Лизы на губах.
А потом, потом стало и того загадочнее. Кот даже с гордостью поделился благой новостью с голубями: «Наша -то понесла. С прибавлением будем.»
И никто особенно не удивился. Даже аптекарша с халой на голове. А что? Электрик вполне справный мужчина. Простоват, конечно, для дамы с верхним филологическим образованием, зато квартира в порядке…
Да и разговаривать с ним, что ли?
Правда, у народившегося младенчика уж очень ушки были косматенькие. Да и похож он был почему-то на мистера Дарси — орлиным аристократическим носом. Но кому до этого дело?
И даже учиненные разборки Высшей Коллегией Домовых о моральном облике Домового по адресу такому-то, обвиняемому коллегой в порочной связи с человеческой женщиной — успехом не увенчались.
Кот наотрез отказался быть свидетелем обвинения. А коллекция фотографий означенной дамы, собранной и предоставленной Котом на комиссию — привела коллегию в замешательство. Ибо — вылитая Кикимора.
Что законом Домового Нечистоведения не запрещено, а наоборот — категорически разрешено. Для улучшения демографической ситуации славного племени домовых.
Такие вот дела.