«Про моё двойное знакомство с Виктором Конецким.»
Есть такой известный писатель Виктор Конецкий. Наверняка большинство знакомо с его творчеством — морской прозой. А уже в совершенно зрелом возрасте он стал писать картины — замечательные работы. Ну, а если вдруг кто-то посчитает, что талант Конецкого Вас обошёл, то это вовсе не так: все смотрели кинокомедию «Полосатый рейс» — Конецкий написал сценарий этого фильма по своему же рассказу. А в морских (и не только) кругах очень популярна присказка про матроса Курву, который полностью оправдал свою фамилию: она, как раз, из рассказа Виктора Викторовича — «Административное расследование.»
К сожалению, Виктор Викторович скончался 20 лет назад. В этом году ему исполнилось бы 93 года.
Однажды, совсем не так давно, толи в полночь, толи в полдень, я ощутил неодержимое желание делиться: достать то, что иногда черкал для нижних ящиков стола и верхних книжных полок то, что накапливаясь годами и десятилетиями, помогало по жизни и одновременно мешало, и опубликовать. Что нашёл — достал. Читал-разбирал, перекладывал-сортировал. Понял, что в таком виде всё что достал, нужно убрать обратно или сжечь. Или уж дописывать-дорабатывать, переписывать-переделывать. Параллельно я стал всё больше и больше ловить и заключать в бумагу то, что всю жизнь из моих мозгов то выливалось и уходило, как живая вода в песок, то выпархивало и улетало за облака, как душа из покойника. И по большей части невозвратно и неповторимо. Всё эти неповторимости всегда, да и теперь возникают импульсами, бьют, словно кровь из хирургического разреза у больного на операционном столе — под сердечный бой.
И я задался вопросом — «а как же делается это самое — ПИСАТЬ?» Ответ я нашёл быстро — писать нужно так, как пишется, а как пишется, так и правильно: понравится моё кому-нибудь — здорово, нет — значит это очередная бумагомарака. А с графоманами — либо душить, как делал Шариков в очистке, либо ставить на службу. Ну, «на службу» это, если связи есть или «бабки», лучше чужие.
Но это — «как ПИСАТЬ?» — свербело в голове твёрдосплавом с упорством обезумевшего от безвыходности соседа, работающего где-то с утра до позднего вечера без выходных, и затеявшего капитальный ремонт с перепланировкой в своей квартире в многоэтажном жилом доме своими силами. Покопавшись в недораздавленных более свежими слоях памяти, я нашёл несколько забытых складок: вроде бы когда-то в позапрошлой жизни мы с Конецким встречались… Мои родственники подтвердили: «Конечно, он у нас ночевал несколько дней: по вечерам — бутылочка, разговоры, преферанс — до утра.» Разгладив складки, я контурно вспомнил, те, как казалось тогда, непримечательности. Я прямо таки кожно ощутил и чуть ли не телесно погрузился в густую застольную смесь из дыма нефильтрованной «Примы» и элитарного «Космоса», благоухания нехитрых, но по-деловому достаточных выпивки и слюновыделюящих домашних закусок, исходящих от всех и всего флюидов сосредоточенности на не опустошающих карманы карточных раздачах, т.к. играли не на деньги, а «за настроение», разбавленную непринуждённостью атмосферы дружеского неторопливого общения. Это тот самый счастливый случай, который напрочь перечёркивает все законы физики — это когда из «ничего» «что-то» да появляется. Блаженство — физическое и духовное!
Да-а! Что-то похожее было, а что-то могло стать! Но на тех посиделках мы ничего не читали — пили-ели-играли-болтали… Не-е, может и по литературе межу раздачами проходились, типа того, мол, кто-что и как пишет, кто-что новенького накропал. Но в этом-том-таком разговоре я мог быть даже не слушателем, нет, это стало бы для меня наивысшей честью. Я мог быть лишь молчаливым статистом — это когда вокруг тебя говорят вроде бы понятные слова и речи, но ты сам по смыслу ничего не понимаешь, при этом стараешься всячески это закамуфлировать под многозначительными мимикой и междометиями, глупость и несуразность которых понимают все кроме тебя, но не подают разоблачающего тебя же вида. Хотя стихи я тогда уже немного пописывал.
У Конецкого же были общие профессиональные интересы с моим дядей — Вецкусом Эдмундасом Казьевичем — дядей Эдиком (журналистом, писателем, поэтом), который тоже когда-то ходил в море, а тогда был главным редактором газеты «Моряк Литвы» и организовал в начале 80-х клуб писателей и поэтов Литовской ССР «Среда», пишущих на русском языке. А я тогда собирался всего лишь и/или уже на мою вторую морскую практику на СТМ (средний траулер морозильный) «Ольгино» и жил у своей родной тёти Риты — младшей сестры моей мамы.
На самом деле меня тогда представили Виктору Викторовичу, а было это в первую половину лета 1985 года и мне через несколько дней исполнялось 19 лет, как его будущего коллегу — он тоже ходил в море и помощником капитана, и капитаном, а я только учился в мореходке. До того знакомства я о Конецком вряд ли что-нибудь слышал, ну уж точно ничего не читал. После тех посиделок я стал искать его рассказы и повести, находя некоторые из них в различных литературных журналах. И только в 89-ом году, когда вышел восьмитомник В.В. Конецкого «За доброй надеждой», я купил его и получил от прочитанного полнейшее эмоциональное удовлетворение! К моменту этого обладания, я уже не один год ходил в море штурманом — помощником капитана на рыбопромысловых судах и поработал и в Канаде, и в Англии, и в Западной Сахаре, и в Анголе, и в Гвинее-Биссау, и в Сенегале, и в Мавритании, и в Германии, и в Дании. Вот тогда я уже стал готов сказать Виктору: «Приветствую Вас, коллега! Читал Ваши рассказы. Здорово! У нас был случай. Зашли мы в Киль…»
Я пробежал взглядом по своей домашней библиотечной стене, пытаясь отыскать «Конецкого». Увидеть его сразу не удалось — мой личный библиотечный фонд составляет около тысячи томов. К тому же из-за нехватки места книги на полках стоят в два ряда — задние в четверть оборота. Нашёл — «Конецкий» — в первых рядах. Не выбирая, тем более что тридцать с лишним лет назад все это я уже прочитал, открыл одну из его книг на оглавлении. Остановился на рассказе «Корабли начинаются с имени» — просто потому, что этот рассказ был первым в этом томе и самым коротким.
Я прочитал этот рассказ. Стрелка счётчика эмоций, сделав не предусмотренные регламентом и здравым смыслом лишние обороты, в восторге замерла. Я словно с разбега обнял доброго знакомого на всю глубину вытянутых ему на встречу рук, с которым давным-давно разошлись по жизни, а теперь спустя три десятилетия встретились нежданно-негаданно: он и светел воспоминаниями, и интересен переменами. Тут же вагонами и вагончиками… Хотя, нет. Нет! Баржами под погрузку-выгрузку — пошли под чтиво и другие рассказы Конецкого — один за одним, один за одним, лишь с небольшими минутными безъякорными остановками ГД (главный двигатель). И почти сразу же «Титаниками», только не на дно, а на поверхность пошли мои воспоминания из и о уже моей морской жизни, перед глазами вставали сюжеты не из читаемых мною в это время рассказов, а из тех, которые ещё не написаны. Из ещё ненаписанных — мной. Вы видели когда-нибудь всплывающие позабыто-незабытые легенды?! Да?! Во-о! Нам с Вами повезло!
И вот что интересно: я читал и эмоционально реагировал и на то, что рисовал автор, и одновременно на то, что я сам рисовал и проживал. При этом одно другому не мешало, а как бы дополняло читаемое моими красками и уточнениями. Я как будто бы вёл тот состоявшийся тридцать пять лет назад разговор с Виктором Викторовичем, только теперь уже по существу нашего с ним общего, один на один и один за двоих: диалог двух коллег-мореманов, понимающих друг друга с полувзгляда, знающих разницу между огоном и гашей; диалог наставника с учеником про то, как надо, а как можно. И в тоже время я начал писать в своей голове свои рассказы про мои походы, встречи, ощущения, впечатления.
Вот такая штуковина получается! Посильнее, чем «Фауст» Гёте. А?! Хотя… Кто-то подобное уже говорил.