9 ноября один из самых страшных дней в истории 20 века. Ночь с 9 на 10 ноября в Германии и Австрии навсегда вошла в историю как «хрустальная ночь». Такое безобидное название для ноябрьской ночи 1938 года, когда нацисты осуществили по всей Германии самый страшный за все годы еврейский погром. Нацисты обрушились на евреев с невиданной жестокостью, «зверь из бездны» явил миру свой кровавый лик. Тысячи еврейских домов были разгромлены, 4500 еврейских торговых и коммерческих предприятий были разграблены. Надругательству подверглись еврейские кладбища, 150 синагог были сожжены и 75 разгромлены. Итог имперского погрома был ужасен — 90 человек убиты, сотни ранены и покалечены, 680 евреев покончили жизнь самоубийством. 25 тыс. человек были отправлены в концентрационные лагеря, несколько сот из них погибло в дороге в результате зверских издевательств эсэсовцев. Есть такая книга-роман «Два брата» Бен Элтон — кто не читал, я очень советую. Вот отрывок из нее: «Повсюду горели разгромленные магазины. Взбесившаяся толпа осаждала жилые дома.
Прижавшись лицом к оконцу, Отто смотрел на улицы. Избиения. Парней сшибали наземь и пинали. Девушек за волосы волокли к сточным канавам. Матери с плачущими младенцами на руках как могли отбивались, но их вышвыривали из домов.
На улице было холодно, но в фургоне надышали горластые певуны, и оконце запотевало. Отто беспрестанно протирал глазок, в котором открывались чудовищные картины.
Застрелили человека. Еще одного зарезали.
В гуще беспорядков полицейские в форме. Град ударов сыпался на охваченных ужасом людей, которых дубинками загоняли в автозаки.
В Берлине не имелось еврейского гетто, евреи жили во всех столичных районах, и потому весь город стал свидетелем дикой истерической бойни.
Казалось, наступил апокалипсис.
Шел погром, безудержный и жестокий.
По мосту Мольтке, откуда год назад бросился Вольфганг, школьные фургоны переехали через Шпрее. Лишь на миг Отто вспомнил о семейной трагедии. Образ отца, с трубой в руке перевалившегося через парапет, мелькнул и тотчас исчез. Кошмар настоящего затмил скорбь прошлого.
Миновали еще один мост, проехали сквозь Тиргартен, и фургоны встали, немного не добравшись до Курфюрстендамм. Улицы были усеяны битым стеклом, и водители боялись за покрышки. Воспитанникам, построившимся на тротуаре, приказали пешим порядком выдвинуться на знаменитую торговую улицу и далее произвольно крушить все еврейское… Казалось, весь город вышел на улицы. Нет, конечно. Большинство берлинцев сидели по домам, прячась, точно страусы. Однако народу хватало, словно в диком шабаше участвовало все городское население, вплоть до последнего бандита, вора, шпаны и недоумка, обиженного на весь свет.
Отто разрывался от желания помочь беззащитным жертвам озверевшей толпы. Банды, заходившейся в исступленной ненависти к „преступным“ расовым врагам.
По заслугам!
Уж вы-то над нами поизмывались!
Достали! Терпение лопнуло!
В трепещущем свете факелов искаженные лица казались нелепыми масками праведной ненависти и безграничной жестокости.
Метались лучи фонариков, выискивая поживу и новые жертвы — в панике бегущих детей.
Чернь вламывалась в дома. Срывала одежду с девушек. „Шлюхи!“ — скандировала толпа.
Рты детей, зашедшихся в крике, — будто черные провалы во все лицо. Иные малыши лишь дрожат и омертвело смотрят на маму с папой, которых на их глазах избивают. До смерти…"Синагоги горят!» — заорал кто-то. На улицах валялась ритуальная утварь. Растоптанная, обгоревшая. Древние талмуды в кожаных переплетах шелестели страницами, точно многокрылые бабочки, летевшие на огонь. Картины, резные бимы и скамьи — все шло на корм пламени.
Какие-то юнцы отплясывали, завернувшись в талесы. Потом расстелили их на тротуаре и заставили стариков-евреев мочиться на вышитые платы. Седые старухи рыдали."
Просто вспомните и не допустите!!!