В эти незряче глухие зрачки
кричать бесполезно
Живучее наше счастье, похоже, сдохло,
вконец обдолбавшись прошлой летальной дозой.
Бесчувственным мясом стынет в аморфной позе —
ничем не добудишься. Серая плёнка сохнет
на радужке глаз, и мутные эти стёкла
меня отторгают — будто закрылись двери.
И хоть закати серийно поток истерик —
снаружи останешься. Пенятся морем страсти,
а мозг, голодая, просто не хочет верить
в изысканный труп больного безумием счастья.
И будто трофей добытого чудо-зверя,
я в приступе некрофильном его ласкаю,
ни в мыслях, ни сердцем, ни пальцами
не отпуская…
*****
«Я не вернусь» —
так говорил когда-то,
и туман
глотал мои слова
и превращал их в воду… /с/
А если взять и лихо обнулить
все счётчики. И в Лете утопить
меня из прошлого.
Щетиной не заросшего
потом слепить
из воска-пластилина.
Я буду тёплой, мягкой эро-глиной,
способной без тебя окоченеть,
застыть в химеру.
Я не знаю меры
в своём «любить»
как «брать» или «иметь».
Смеёшься: «Ты — животное на треть…».
Нет… есть иное наше /наше!/ слово:
«мой зве’рище…».
Мне б волчью шкуру снять.
Перелинять…
Но любишь и такого.