Нобелевскую премию по литературе в этом году получила писательница Анни Эрно «за отвагу и хирургическую точность, с которыми она раскрывает корни, отчуждение и коллективные ограничения личной памяти». Кому-то тексты Эрно кажутся слишком личными, а потому не могущими претендовать на условную универсальность, а кто-то увидел в этом решении Нобелевского комитета желание дистанцироваться от политического контекста современности. Вряд ли с ними можно согласиться. Филолог и исследовательница женской литературы Мария Нестеренко объясняет почему.
Анни Дюшесн (Эрно — в замужестве) родилась 1 сентября 1940 года в Лилльбонне, крохотном городке на севере Франции. Она была единственным ребенком в семье. Местный климат не подходил маленькой Анни, поэтому семья переехала в Ивто, где открыла кафе и продуктовый магазин в рабочем районе. Как она позже писала в романе «Женщина» мать старалась обеспечить ее всем необходимым: «не хватало еще, чтобы люди думали, будто ты хуже других». В Ивто будущая писательница пошла в католическую школу, где впервые столкнулась с социальным неравенством. Позднее Эрно поступила в университет и стала «первой из семьи рабочих и мелких торговцев, кто поступил в университет, избежав места на фабрике или за прилавком».
Анни Эрно известна прежде всего как представительница женского французского автофикшна. Она одна из тех, благодаря кому автофикшн стал казаться исключительно женским жанром, открытым или, как минимум, переоткрытым феминистками (что, конечно, не вполне так, но это тема для отдельного разговора). Эрно последовательно, от текста к тексту исследует жизнь обычной европейской женщины. В «Женщине» она описывает жизнь своей матери, до самой смерти стремившейся преодолеть социальное неравенство, в «Памяти девушки» Эрно возвращается к своему первому сексуальному опыту и тому, как он изменил ее. В тексте «Во власти» писательница анализирует разрыв с партнером, наконец, в самом известном своем тексте «Событие» (благодаря экранизации) Эрно описывает подпольный аборт, который ей самой пришлось пережить.
Эрно методично стирает грань между авторским «я» и голосом героя, настолько, что ее тексты кажутся чистой мемуаристикой. Но это такой же прием. В слове «автофикшн» есть не только «авто», но и «фикшн», а значит, момент фикциональности всегда будет присутствовать в тексте. Пожалуй, лучше всего метод Анни Эрно описывает эпиграф к одной из ее книг: «У меня два желания: чтобы событие стало текстом. И чтобы текст был событием». «Хирургическая точность», которую отметил Нобелевский комитет, весьма точный эпитет для описания того, как работает Эрно.
Да, Эрно в текстах всегда обращается к своему индивидуальному опыту, личной памяти, которая впадает в океан памяти коллективной. Коллективной памятью легко манипулировать, корректировать ее согласно идеологическому курсу. Тебе говорят: «аборты — это убийство, материнство — священное предназначение каждой женщины, так жили наши предки много веков назад и все у них было хорошо». Противостоять этой выхолощенной схеме может только частный опыт, например тот, который описывает Эрно в «Событии»: подпольный аборт во Франции времен де Голля. Мучительные поиски акушерки, стыд и отчаяние, невыносимая боль во время самой операции, описание физиологических подробностей (после показа фильма Одри Диван многие зрители говорили, что им было «неприятно»). И все это лишь для того, чтобы сохранить себя, а не повторить путь многих девушек из рабочих кварталов. Но виновной оказывается сама женщина, возможно, врач, сделавший операцию, но не государство, которое толкает своих граждан на преступные с его точки зрения действия.
«Пока я пишу это, косовские беженцы в Кале пытаются нелегально попасть в Англию. Перевозчики берут с них огромные деньги и порой исчезают еще до переправы. Но косоваров не остановить, как не остановить все мигрантов из бедных стран: у них нет другого пути к спасению. Перевозчиков преследует закон, их осуждают, как 30 лет назад осуждали абортщиц. Но никто ни в чем не винит закон и мировой порядок».
Это только кажется, что Эрно описывает исключительно свой опыт. Сколько женщин по всему миру стояло перед таким же выбором? А сколько всеми правдами и неправдами получали высшее образование, будучи первыми за много поколений семьи, кто это сделал? Сколько женщин дарит свою индивидуальность Другому только потому, что им кажется, что они должны поступить именно так?
Кэти Карут, известная представительница trauma studies вводит понятие «материнского молчания», происходящего после сильных социальных травм: война, Холокост, оккупация, голод. Эрно как раз относится к поколению шестидесятников, чьи родители застали Вторую мировую. Того, что сказано вслух ее матерью всегда будет мало, и дочери, самой Эрно, придется достраивать картину самостоятельно: «Позже мама рассказывала о войне так, словно это был роман, великое приключение ее жизни. (Как же она любила „Унесенные ветром“!) Быть может, война стала для нее передышкой в постоянной борьбе за успех. В свете всеобщего несчастья борьба эта потеряла всякий смысл».
У Эрно личное оказывается политическим в полном смысле этого афоризма и присуждение Нобелевской премии означает признание этого факта.