Меня опять и опять били по лицу. Потом, рывком выдернув из полуобморока, швырнули на стул. И хотя сопротивляться я больше не мог, связали. Сквозь кровавый туман я смотрел на них, двоих амбалов, каждый из которых выше меня на голову. Один — в полупрозрачной маске, из-под которой выбиваются светлые патлы, а второй — и вовсе не прикрыл лицо. Наверное, они не планировали оставить меня в живых, а может, надеялись, что дома никого не будет.
Конечно, они сильнее, но вряд ли взяли бы меня голыми руками, если бы не ворвались в мою спальню в столь ранний час и не начали избивать еще в постели, сонного и ничего не успевшего понять. Потом стащили на пол и пинали ногами, пока я не провалился в беспамятство. Они — продолжение кошмарного сна, фантомы, порожденные больным рассудком. Что-то алогичное и нечеловеческое. Потому что не могут обыкновенные люди вот так запросто осквернять мирное жилище, рыться в чужих вещах и ни за что увечить хозяина. У меня и брать-то нечего. Я даже заднюю дверь никогда не запираю. На ней нет замка, он давно сломан. Вся деревня знает, что мой дом пуст, как опрокинутая чаша.
— Эй, — подал голос амбал в маске, только что вывернувший на пол содержимое нашего с Яной шкафа. Он стоял посреди всего этого разгрома, яростно пиная ногами трусы и лифчики, майки, джинсы и платья. — У них ничего нет. Вообще, ничего, кроме хлама и тряпок.
— Вздор, — отозвался второй. — Не бывает такого. Ищи как следует. В тумбочке еще посмотри.
— Да смотрел уже. Там какие-то рисунки детские, — шагнув к изголовью кровати, он выдернул из тумбочки ящик и разметал по куче белья разноцветные дочкины каракули. Я зажмурился. — Спроси у него еще раз, где они прячут деньги и побрякушки?
Тот, что с открытым лицом, снова ударил меня.
— Говори, ну?
Я помотал головой, сглатывая кровь. Не будь привязан, упал бы, наверное. Так сильно кружилась голова. Какое счастье, подумал я уже в который раз за утро, что Яна с девочками уехала погостить к своей маме и что сейчас они далеко отсюда. Страшно даже представить, что бы с ними сделали эти злодеи.
— Что, будешь в молчанку играть? Говори! — потребовал мучитель, наградив меня еще одной оплеухой.
— Мы не копили вещи, — сказал я, еле ворочая языком. — Жили, как птицы небесные. Все, что попадало к нам в руки, сразу же тратили или раздавали… И девочек так же воспитывали. Человек приходит в этот мир наг и с пустыми руками. Так же и уходит, ничего не берет с собой на тот свет. Пусть же и в течение жизни ваши руки остаются пусты… Мы любили дарить… И ничего у нас не было, кроме любви. К людям, друг к другу… Бог давал нам на каждый день. Немного еды, одежды… а больше нам ничего не было нужно…
— Банковская карта? Кредитки? Пин-код? — деловито спросил тот, кто в маске, вытирая о штаны огромные ладони.
Я растерянно пожал плечами. Даже такое — простое, в общем-то, движение — причиняло боль. Но я не помнил, куда засунул свою банковскую карту, да и счет тот был давно уже пуст.
— Наличные? Золото? Кольца? Камушки? — настаивал парень в маске, каждое свое слово сопровождая пощечиной.
Голова кружилась все сильнее. Я не смог бы ответить ему, даже если бы захотел. Но что сказать, если единственное серебряное колечко — простенькое, витое — Яна носила на пальце, не снимая? Обручальное, мой подарок… Она не смогла от него отказаться. Да и стоило такое кольцо копейки. Ничего не иметь, кроме душевного тепла, кроме рук, готовых трудиться, и близких людей рядом — это счастье. Но как объяснить это им, перевернувшим вверх дном весь мой дом ради жалкой пригоршни золотых украшений, пачки денег и чего там еще они у меня рассчитывали найти?
— Расскажи и, может быть, мы тебя не убьем!
Я уже не разбирал, кто это говорит. Да и какая разница. За счастье иногда приходится платить дорогую цену. И теперь мне предстояло жизнью заплатить за право быть собой. За щедрость и доверие. За незапертые двери. Наверное, меня бы все равно не пощадили. Но сейчас у меня не оставалось не единого шанса. Мне никто не мог помочь, кроме, разве что, моего ангела-хранителя. И то, лишь в том случае, если он не такой же доходяга, как я, и справится с двумя здоровенными амбалами.
Громко топая и отпуская в мой адрес циничные шутки, они вышли в другую комнату. Кажется, в детскую. А я сидел на стуле, связанный, балансируя на зыбкой грани небытия, и прощался со всем, что мне дорого. С миром, с моими родными девочками, с красками жизни. Вдруг все вокруг стало пронзительно ярким. Льющийся сквозь отмытое до хрустальной чистоты стекло утренний свет — нежно-лимонный, с зеленоватым оттенком. Красная герань на подоконнике, расцветшая всего пару дней назад, неожиданно и буйно. Бледно-желтые обои с серебряными птицами. И кровь — на одеяле, на полу, на разбросанном повсюду белье. От одного взгляда на нее к горлу подкатывала тошнота. Поэтому я старался смотреть в окно, на ослепительный лоскуток неба и, точно сгорающую в голубом огне, тонкую ветку с большими белыми цветами.
Я пытался молиться, но, кроме самых простых слов о любви и прощении, на ум ничего не шло. И я повторял их про себя, терпеливо и настойчиво, стараясь в последний раз вдуматься в их незатейливый смысл, потому что знал — нельзя уходить из жизни с обидой в сердце. Иначе так с ней и останешься — только за чертой, за которой ничего исправить уже нельзя.
Но вот, в коридоре послышались шаги, и мои палачи вошли в спальню.
— Ладно, давай уже, кончай этого блаженного — и пошли отсюда, — произнес один из них. Кажется, тот, кто был без маски.
— А может, ну, его? — с ноткой сомнения в голосе отозвался второй. — Он уже и так напуган до усрачки.
— Хочешь, чтобы этот тип очухался и побежал в полицию? Ну нет. Если боишься запачкать руки, то и черт с тобой. Сам все сделаю. Смотри, — добавил он, с усмешкой надвигаясь на меня. — Это очень просто. Не труднее, чем прирезать барана.
Что такого простого он собирался сделать, я так и не понял. Потому что черная тень метнулась от окна наискосок, и парень вскрикнул, выронив что-то блестящее из рук, и схватился за глаза. И другая — серебристая — спрыгнула со шкафа на плечи его сообщнику и вцепилась тому в горло. Обезумевшие от боли бандиты орали и хрипели, отдирая от себя пушистые призраки, а тех становилось все больше. Рыжий, солнечный, с длинным лисьим хвостом и стоячими ушами. И дымчато-серый, похожий на мягкий зеленоглазый шар, вот только когти у него — острее бритвы. Этими бритвами он раздирал вопящему от ужаса человеку свитер и рубашку, стремясь добраться до сердца.
Я сидел, онемев, не в силах шелохнуться. Да, я узнал их. Черная Багирушка… Я подобрал ее слепым котенком. Брошенным, холодным… на палой осенней листве, мокрой от недавних дождей. Но маленькое сердечко еще стучало, и от слабого дыхания шевелились бока. Помню, как я, сам еще ребенок, согревал ее в теплой варежке, у батареи. Выпаивал молоком из пипетки, осторожно, по капле, чтобы крохотное создание не захлебнулось. Багирушка прожила со мной семь лет, а потом убежала на радугу. Та осенняя ночь не прошла для нее даром — у кошечки было слабое здоровье.
Белоснежную Сноу я купил с рук, у магазина, замученную и полумертвую. Из пяти котят она казалась самой болезненной, мелкой, вдобавок со странно вывихнутой лапкой. А какой красавицей она выросла! Окрепла и засеребрилась, яркая, как февральский сугроб под лучами солнца, и в янтарных глазах появился огонек. Сноу все любили, особенно моя мама, у которой наша снежная королева целый день каталась на плечах. Они и засыпали вместе — голова к голове, и, вероятно, видели одни и те же сны. Даже щурились одинаково — на утренний серый свет, выходя к завтраку, мама — с кофейником в руках, наспех причесанная, а Сноу, обвившаяся вокруг ее шеи, как толстый белый шарф. После смерти родителей мы с Яной взяли кошечку к себе. Она ушла два года назад, тихо и безболезненно. Дыхание вечности задуло ее, как свечку… А мы с Яной посадили на ее могилке большой розовый куст.
Рыжий… он так и остался просто Рыжим. И, прожив три дня, умер у меня на руках. Его подстрелили охотники, а я, вместе с нашим стареньким ветеринаром, боролся за его жизнь. Не сумел. Прости, Рыжий. Не знаю, чьим другом ты был, но в последний путь проводил тебя я.
Дымчатый Микки. Независимый, гордый, красивый котик. Умник и мышелов. Семь лет назад его бросила, уехав в город, соседка, а я пожалел и взял к себе. Прошлым летом он ушел в свои обычные кошачьи странствия — и пропал. Но я надеялся, что он жив. До сегодняшнего дня, пока не увидел в компании призраков, вернувшихся по радужному мосту.
Да, иногда они возвращаются. Чтобы защитить беззащитного. Чтобы воздать добром за добро. И каждого, поднявшего руку на их любимого хозяина — ждет скорая и жестокая расправа. Они терзали упавших на пол людей, пока те не перестали дергаться. Рвали их зубами и когтями, урча от гнева и не обращая внимания на мой слабый протест. А потом окружили меня и перегрызли веревки. Я свалился со стула и подполз к неподвижным телам. Перевернул их… и вгляделся в искаженные страданием черты. Совсем юные, почти мальчишки… Глупые, ослепленные блеском золота дети. Что же вы, мальчики, натворили?
Я лежал посреди разгромленной спальни, избитый и обессиленный, плача о двух загубленных жизнях. А мои мертвые кошки вились вокруг, ластились и мурлыкали, слизывая кровь и слезы с моего лица.