Весёлый рассказ.
«Русский „бизинес“. Про то, как в 80-х мы постигали неизвестное. И постигли таки.»
В октябре 1989-ом были мы в Фредериксхавне в Дании, достаточно крупном компактном морском порту, находящемся в заштатном городишке с населением тысяч в пятнадцать, который за двести лет до нашего прибытия, в переводе на русский удовлетворялся названием «плоский пляж». Тихий, благоразумный, благоразмеренный, семейный городок, соединённый паромом с трезвым по закону шведским Гётеборгом, круглогодично по выходным частично превращался прямо таки в «Город греха» Фрэнка Миллера, заполняясь неуёмными, бестормозными, радостными без краёв и нормы шведскими соседями, валявшимися, криво напиленными дровами, уже через пару часов после их паромного прибытия, ВЕЗДЕ — в питейниках, в парке-кладбище, в скверах, на скамейках и под ними, сидящими в немыслимых позах на полу в уличных телефонных будках и на бордюрах, без перерыва орущими, поющими в одиночестве, парами, квартетами, квинтетами и целыми сводными оркестрами, и одновременно пьющими, пьющими, пьющими… Возмущённые подобным фредериксхавнцы, вынужденно оказавшиеся по своим делам или по работе, в тех же общественных местах, с благодарными улыбками шарахались, молча и уважительно «слаломировали» между дорогих невыносимых пришельцев, так как эти пришельцы — «гости», которые с лихвой пополняли местную казну, и потому были «милы» сердцам горожан и неприкасаемыми для полиции.
Мы же пришли в Фредериксхавн, для установки на нашем пароходе в рыбцеху уникального по тем временам оборудования для очистки и поштучной заморозке вылавливаемой под Шпицбергеном креветки. Такая креветка в пакетах по два с половиной кэгэ теперь продается у нас практически в любом супермаркете. Тогда же это виделось происками нечистой или чистой силы: с одной стороны волшебного ящика закладывался вылов, а с другой выходили голенькие «червячки» куколки-тушечки, которые показавшись на подиуме на несколько секунд, пропадали в морозильном шкафу и через несколько минут, уже одетые в глазурь, были готовы паковаться.
Выходя из Клайпеды два члена нашего экипажа — реф- и электро- механики (два приятеля, соседствующие и по дому, и по каюте, жёны которых — две сестры) взяли с собой тайно, т.к. были ограничения на вывоз, ящик водки «Столичная». Тогда «Столичная» для любого иностранца была самой почитаемой и слюновыделяющей, а для нас в прямом смысле слова — жидкой валютой.
В первые два дня после захода в порт-городок, в дальнейшем понятый и полюбившийся, наши новоявленные «контрабандисты» проводили разведку — ходили по магазинам, барам — искали тайного покупателя своей по сути нелегальщины. «Тайного» по тому, что ограничения были не только на вывоз из СССР, но и на ввоз подобного продукта в любую европейскую страну.
Кстати, в СССР в семидесятых и восьмидесятых годах ушедшего, мало по малу забываемого, уже ставшего ИСТОРИЕЙ для изучения и анализа учеными мужами, и главами в школьных и университетских учебниках, века, также были ограничения, как на ввоз спиртного, так и на его вывоз — один литр крепкого на одного человека.
Конец восьмидесятых двадцатого века. Помнит кто? Ну, кто-то помнит!
В магазинах уже практически ничего не было — в дефиците почти ВСЁ. Но кое-где кое для кого всё же было ВСЁ. Для остальных по талонам с ежемесячными нормами были основные продукты и средства личной и общей санитарии — мыло, стиральный порошок, зубная паста и схожее. Всему остальному необходимому и бесталонному находили более или менее приемлемые замены. Так например, туалетную бумагу изобретательно заменяли свежими правдивыми газетами, известиями, гудками и призывами. О другой же гигиенической экзотике тогда мало кто знал, чем был неосознанно счастлив, так как зависть к тому, что у кого-то есть то, что нигде и ни за какие коврижки не поиметь, плохое чувство, вредное даже, как для физического, так и для нравственно-психологического здоровья.
И, конечно же, было в дефиците универсальное средство платежа за всё во всём Советском свете — водка. Она тоже была по талонам.
Владение неиспользованными талонами не спасало. Спасти могли свободное количество денег и наличие, соответствующих поставленной задаче — достать то, чего нигде нет, связей. Причём иметь нужно было и связи, и деньги одновременно: отсутствие одного из слагаемых не позволяло решить вопрос утоления товарного голода. Когда и если чего-то из проходного условия не хватало, тогда на помощь приходила… она — живая ОЧЕРЕДЬ.
Очередь!
Наши люди те, которые постарше испытали в те времена на себе её убедительно-твёрдый надеждой, а случалось необузданно-бешенный характер. Те же, кто помоложе — знают об этом по наследуемым рассказам-байкам близких, по газетным подшивкам, фильмам и вполне понятным им анекдотам.
Запад не знает, не понимает, не прочувствовал на себе ещё и пока, какое это «чудо» — очередь, какое это несчастье и, одновременно, счастье принуждённого общения в ней, её природную всепогодную стихийность и непредсказуемую предсказуемость, приносящую удачу или «пролёт», душевные и физические радость и боль, её откровения и тайны, неписанные правила и традиции, даже некую семейственность. Очередь сближала и сплачивала, и в тоже время разделяла и провоцировала. Очередь была другом и врагом, спасением и омутом.
Очередь это живой трепетный и трепещущий организм из уставших, взволнованных, испуганных, нервных, растрёпанных, растерянных, одетых во что попало, часто не к месту и не по погоде, отпросившихся с работы «на пол часика» и поэтому постоянно с поклоном вытягивающих вниз и вперед руку, укорачивая тем самым рукав, чтобы посмотрев на часы, удивиться тому, что те резко стали спешить, подгоняя и отвлекая от очередных событий и перекличек её самой, очереди, составляющих — очередников. Очередь могла быть, как очной, кипящей на улице и в магазине, так и заочной, локально возбуждённой дома в кругу семьи.
Бездефицитным и бесталонным была только одна востребованная всеми вещь — время. И вот его, время, искатели и страждущие, из-за не нахождения искомого, легко тратили на разведку всего, что нужно и не очень, на походы, хоть «за три моря», на стояние за этим нужным и ненужным, лишь бы дефицитным, в волнительных и волнующих очередях, иногда драчливых и всегда шумных, с активистами-предводителями, которых никто никогда не избирал и не назначал, таких самозванцев-самовыдвиженцев, которые руководили очередным порядком: составляли списки, писали номерки на ладонях и запястьях у всех этих пёстрых, разновозрастных и разноразмерных, разрозненных и одновременно связанных между собой своими обещаниями и желаниями, часто неправильно посчитанных членов-звеньев, вместе составляющих разноформенную, кружащуюся и крутящуюся, обтекающую по всем правилам физики, все вдруг возникающие на пути препятствия, цепь-вереницу, которая допускала в свой временный строй чужаков только с конца хвоста, после чего они становились своими, почти родными. Эти предводители, становясь вождями на час-два-три, а бывало, что и на сутки-двое, наслаждаясь и упиваясь своим негласным, но действенным статусом, кроме этого морального кайфа, всегда гарантированно получали то, ради чего это временное народное движение возникало — дефицит.
А вот то, что касалось водочной контрабанды, то в начале следующих 90-х все подобные ограничения на вывоз были сняты. Поэтому на излёте 80-х ни таможня, ни погранцы на «шалости» по вывозу сверх лимита обогащающих жидкостей внимания практически не обращали. Так что можно с чистой совестью сказать, что наши ребята, да и другие такие же, были своего рода первопроходцами, подвижниками, в прямом значении этих слов. Как Пётр Первый они прорубали в стенах Европы и Мира двери, в воротах окна, а имевшиеся притворы и калитки — сносили с петель.
И вот в одном из типовых баров с собственным лицом и одинаково исключительной харизмой, впрочем, как и у прочих других таких же, наши Миклухо-Маклаи нашли ответный элемент — пазл сошёлся: там у них сразу взяли весь ящик.
Простояв в порту под монтажом около недели, а пришли мы на полтора месяца, приятели решили что-то отметить — то ли чей-то юбилей, то ли успешность и лёгкость прокрученной сделки. И так как они, наученные дефицитной жизнью, запасливо, прямо таки по-хозяйски, оставили у себя заначку — ещё одну бутылку водки, то проблем с праздником не встало.
Выпив все слёзы радости на двоих, они поняли, что этого мало. Но больше у них не было. Так вот, они не нашили ничего лучшего, как сойти с борта на берег, дошататься до ближайшего магазина, благо такой был сразу же за воротами порта, купить там еще чтобы, продолжив праздник, с честью и несомненной гордостью довести его до логического конца. Так и сделали. И всё бы ничего. Вот только ту свою прелесть они сдали в бар по 10 датских крон за тричетвертилитровую бутылку высочайшей пробы, а купили в супермаркете датскую тридцативосмиградусную дрянь по 15 крон за поллитровку.
Утром весь экипаж, узнав о таком «бизнесе», пересчитав градусы в гаммы, а граммы в датские кроны, недоумённо сочувствовал в глаза и удивлённо-снисходительно улыбался в затылок новоявленным Рокфеллерам.
И если бы этим всё закончилось, то оно, может быть, было бы ещё ничего. Но впереди нас ждали… початые полтора месяца, которые, разумеется, мы распечатали и проводили столь же достойно — с аналогичной рентабельностью!
Вот такой «бизинес», блин.