Излишняя ученость в глазах общества в первые десятилетия 19 века могла только повредить девушке, создать ей репутацию «синего чулка».

Жозеф де Местр пишет дочери:
Самый большой порок для женщины, милое мое дитя, быть мужчиной… Ты хорошо знаешь, милая моя Адель, что я не враг просвещения, но во всех вещах надобно держаться середины: вкус и образование — вот то, что должно принадлежать женщинам. Им не надобно стремиться возвысить себя до науки, и не дай Бог, чтобы заподозрили их в таковой претензии. Что же касается до приличного им образования, то надлежит строго соблюдать меру: дама, а тем паче девица, может дать понять о нем, но никогда нарочито оное не должна показывать

история женского образования в России началась, когда Екатериной II 5 мая 1764 года было учреждено Воспитательное общество благородных девиц, ставшее известным как Смольный институт, а в январе 1765 года — Мещанское училище.

После смерти Екатерины II заведование учреждёнными ею заведениями перешло в Ведомство учреждений императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I.

Институты Ведомства до середины XIX века являлись основным элементом среднего женского образования в России, однако внимание в них уделялось более нравственному воспитанию, а не научному образованию.

При обучении девочек наибольшее внимание уделялось языкам, музыке, литературе и танцам, а гораздо меньшее — естественным наукам и математике. Этот подход, без всякого сомнения, отражал общественные стереотипы.

Вот, например, что Василий Андреевич Жуковский в 1824 году писал главной надзирательнице при воспитании наследника Великого князя Александра Николаевича графине Ю.Ф. Барановой:
План учения для Великих княжен тот же, как и для Великого князя, с той только естественною разницею, что предметов учения должно быть гораздо менее

Однако то и дело мы встречаем упоминания о том, что в культурных семьях дочерям дают основательное образование, не боясь сделать их синими чулками.

Родители девочек, если они имели возможность, предпочитали давать своим дочерям образование дома. И лишь введение массовых женских гимназий — реформа исключительно успешная — в середине XIX века окончательно переломило традицию.

Итак, до середины XIX века от девушки требовалась прежде всего воспитанность. Но в предреформенные годы серьезнейшей критике стал подвергаться уровень женского образования, которое в большинстве своем проходило в закрытых женских институтах Ведомства учреждений императрицы Марии.

В соответствии с просветительскими теориями эти Институты благородных девиц были училищами закрытого типа.

Начиная с пяти-шести лет (возраст, который служил гарантией того, что девочки еще не испорчены окружавшей средой), они воспитывались в строгой изоляции от дома, которая прерывалась лишь в дни свиданий с родственниками.

Подобное институтское затворничество смягчится лишь с 1860-х гг., когда станет дозволяться увольнение воспитанниц домой (сначала только на каникулы, а затем и в праздники), а в институтских классах начнут появляться приходящие девицы. Однако до самого своего конца институты в основном сохраняли закрытый характер, резко отличаясь от открытых учебных заведений (какими были, например, женские гимназии).

Интересно, что несмотря на закрытость и оторванность от мира, институтские суеверия отражали основные особенности бытовых предрассудков дворянского общества. Они включали в себя и характерные для послепетровской России формы «цивилизованного» язычества (например, обожествление супруги Александра 1, императрицы Елизаветы Алексеевны, воспитанницами Патриотического института, причислившими ее после смерти к «лику святых» и сделавшими из нее своего «ангела-хранителя»: «к ней обращались за заступничеством в маленьких институтских бедах»).

Изображая поступление в институт мемуары XIX — начала XX века живо передают потрясение, которое испытывали девочки, оказываясь в непривычной для себя обстановке. Из семьи они попадали в мир строго официальных отношений с институтским начальством и воспитательницами (классными дамами), утрачивая при этом имена, которые отныне заменялись их фамилиями: «тяжело было им из Ани, Сони и Маши стать сразу Ивановой, Петровой, Семеновой» и даже «номером двадцатым, тридцатым, сороковым» — так метилось белье воспитанниц, и так же они иногда обозначали друг друга.

Перешагнув двери института, мы должны были забыть нашу семью, родину, обстановку нашей прежней жизни, наши бывшие радости !
вспоминала М.М. Воропанова

В XIX веке основополагающими принципами развития и поощрения самодеятельности воспитанниц стали не гуманизм и творческая атмосфера, а принуждение и муштровка.

«Воспитание наше,
писала Е.А. Половцева, —
было основано больше на манерах, уменье держать себя, отвечать вежливо, приседать после выслушания нотации от классной, держать корпус всегда прямо, говорить только на иностранных языках».

Институт был царством порядка. Все совершалось по звонку в одно и то же, строго определенное время.

Нарушение порядка было отступлением от институтского «благонравия» и считалось «дурным поведением». С теми, кто совершил какой-либо проступок, не церемонились: окрик, брань, наказание — таков был привычный арсенал средств и методов институтской педагогики. До рукоприкладства, а тем более до сечения воспитанниц дело все же доходило довольно редко.

Жестокость в обращении с воспитанницами делала некоторые институты похожими на «исправительный приют для малолетних преступников».

Институтский «порядок» должен был обеспечить не только нравственное, но и физическое здоровье воспитанниц. Однако единственным видом физических упражнений в женских институтах долгое время были танцы, которые императрица Мария Феодоровна считала «презервативом от всех господствующих болезней» и ввела в повседневный обиход своих учреждений.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев / 1889 год /

Отсутствие физических упражнений сказывалось на здоровье институток. Об этом свидетельствовал и их внешний облик: хрупкость и малокровие являются характерными особенностями образа институтки в русской литературе XIX- начала XX в.

Болезненный внешний облик воспитанниц обнаруживал и существенные недостатки институтского питания, которое не удовлетворяло потребностей «вечно голодных институток». В этих условиях важноe значение имели дополнительные источники питания, вроде гостинцев от родственников или лакомств, которые покупались при помощи обслуживающего персонала в обход институтских правил.

Институтский рацион был мал, но и его качество зачастую оставляло желать лучшего. Можно представить, какой скверной едой кормили в Патриотическом институте, если eго благонамеренные воспитанницы решились на открытый «бунт» против эконома, усмирять который приезжал сам Николай Павлович.

Серьезными недостатками институтского рациона являлись однообразие и отсутствие в его составе некоторых важных элементов. Именно потребность в них, а вовсе не «болезненное расположение организма» или же «извращенный вкус» воспитанниц", заставляла институток есть всякую «дрянь».

Эта еда изобретение чисто институтское. Печатная бумага, глина, мел (его тоже толкли и нюхали как табак), уголь и в особенности грифель все у нас поглощалось-
вспоминала одна из институток.

Главенство порядка и дисциплины подчёркивалось также и одеждой-униформой институток. Самые юные воспитанницы одевались в платья кофейного цвета (их прозвали «кофейницами»), девочки от 9 до 12 лет — синего, от 12 до 15 лет — голубого, а самые взрослые девушки — белого цвета. Также девочки носили одинаковые прически — гладко зачесанные косы.
Студентки Смольного института / 1909 год

Если говорить о психологическом портрете институток, то моментально представляется образ «сентиментальной институтки» — не только очень устойчивый стереотип восприятия и оценки воспитанниц институтов благородных девиц, вступавших во взрослую жизнь с душой и культурными навыками девочки-подростка, но и выразительный образ чувствительности.

В обществе институтская «чувствительность» казалась чрезмерной, а сами институтки излишне «сентиментальными».

Институт строго оберегал младенческую непорочность своих воспитанниц. Она считалась основой высокой нравственности. Охраняя институток от греховных страстей и пороков, воспитатели доходили до форменных курьезов: иногда седьмую заповедь (запрет на прелюбодеяние) заклеивали бумажкой, чтобы воспитанницы вообще не знали, о чем здесь идет речь.

Однако есть сведения о том, что некоторые институтки зачитывались «порнографической литературой», которую они получали от братьев и кузенов.
Харьковский институт благородных девиц / 1915 год /

Вместе с тем большинство воспитанниц, судя по всему, действительно отличалось «блаженным неведением» в этой области жизни:
Мне было 18 лет и я сказала Александрине Зубовой:
- Милая, что делают, чтобы иметь детей?"
Она сказала мне:
— «Ах, Сашенька, Делош нам не сказал, что нужно делать