Собаку не пустили в поезд. То ли хозяин не оформил документы вовремя, то ли не купил правильный билет. Не знаю, что. Но верный друг остался на перроне. А мужчина кричал ему из окна вагона:
— Ты меня дождись! Ты же всё понимаешь! Мне надо! Мне очень надо! Но я скоро приеду!
Соседи по купе и вообще по вагону страшно волновались и сносили ему деньги на подкуп проводницы. Но бывают такие проводницы, знаете ли, что тебе танк. Непробиваемые. И её: «Нет», — было, таки, — «нет!» Короче говоря, поезд двинулся, а человек, высунувшись из окна, кричал что-то псу.
А он бежал за вагоном и жалобно скулил. Он остановился у конца перрона и смотрел с тоской в глазах вслед удаляющемуся составу. И потекли бесконечные серые дни, наполненные ожиданием и надеждой. Вскоре все работники вокзала города Энн стали подкармливать и прятать пса в теплом здании. Он стал сыном полка, простите, любимцем вокзальных служащих.
Каждый поезд он встречал с надеждой в глазах и носился по перрону, заглядывая в лица выходящих людей. И с каждым следующим лицом его надежды всё таяли и таяли.
И обычная тоска заполняла всё вокруг, делая этот мир серым и холодным. Так прошёл год. А потом и ещё один. «Видимо, хозяин очень занят», — думал пёс. «Но ведь он не может не приехать. Он же обещал, а он ведь меня любит». И он ждал, надеялся, и бежал встречать поезда.
И вскоре весь город узнал о собаке по имени Матрос, так его назвали. Сперва десятки, а потом сотни людей стали приходить, и пытаться забрать его домой. Но он вырывался и бежал на перрон. Ведь там должен был вот-вот появиться его человек. А его человек никогда не врёт, так думал Матрос, вырываясь из рук и сбегая снова и снова.
Так прошло три года.
Холодным зимним утром толпа женщин и пара мужиков — работников вокзала ворвались в кабинет начальника.
— Петрович, Петрович! — кричали они, перебивая друг друга. Петрович — там с Матросом что-то случилось.
Петрович — начальник вокзала, серьёзный и требовательный человек, грузной комплекции крикнул:
— А ну тихо! Все затихли. Он поднялся и надел форменный китель и фуражку. Потом достал две таблетки кардилока и выпил их.
— Ждите меня здесь, — сказал он.
Выйдя за двери, он вдруг рывком захлопнул их, и повернул ключ в замке. Женщины с той стороны двери стали барабанить в неё кулаками, и обещать громы и молнии на его голову.
Петрович тяжело вздохнул и, поправив на голове фуражку, пошёл в зал. По вокзалу расхаживали бесхозные покупатели, явившиеся за билетами. Увидев Петровича, они бросились к нему и стали кричать и требовать. Каждый орал о своём. Гвалт стоял неимоверный. А Петрович шёл сквозь них, как сквозь расстрельный строй. Молча, не говоря ни слова. Внутри у него звенела натянутая струна.
Подойдя к уголку зала, где на тёплой подстилке лежал Матрос, он наклонился и потрогал тело собаки. Потом выпрямился, и отдал честь ушедшему на радугу псу. Так он и стоял, окруженный беснующейся толпой разозлённых покупателей. Некоторые крутили пальцем у виска, некоторые угрожали, а кое-кто, сообразив в чём дело, отошли в сторону.
Петрович наклонился и, подняв собаку вместе с её подстилкой, пошел в сторону своей машины. Люди, несколько минут до того кричавшие и грозившие ему карами небесными и земными, молча расступались. Они наконец-то поняли, что случилось.
Через два часа Петрович вернулся. У него в руках были две большие хозяйственные сумки и несколько табличек, которые он развесил на всех вокзальных дверях. Там было написано вот что:
«В СВЯЗИ С ВНЕЗАПНОЙ СМЕРТЬЮ
РАБОТНИКА ВОКЗАЛА
МЫ ЗАКРЫТЫ ДО КОНЦА ДНЯ».
Петрович подошел к закрытым до сих пор дверям своего кабинета и, тяжело вздохнув, повернул ключ и вошел. На него обрушился град криков, женских кулачков, молотивших его по плечам. Мужики молча стояли в стороне.
— Тихо, бабы, тихо, говорю, — сказал Петрович, ставя на стол две сумки. Он достал из одной две большие бутылки водки и продолжил:
- Накрывайте на стол, будем поминать светлую душу нашего Матроса. В наступившей тишине тихонько заплакала уборщица с первого этажа.
— А я ему памятник сделаю, — вдруг сказал один из мужиков, — я ведь раньше на кладбище в бригаде по памятникам работал, да выгнали за это дело. — И он показал на водку. — Не пью я больше, но за Матроса надо, святой души была собака, — дрогнувшим голосом продолжил он и отвернулся.
Через несколько месяцев к уборщице на первом этаже подошел мужчина и, смущаясь, начал бубнить что-то непонятное:
— Собачка, понимаете, может, знаете. Давно. Так получилось. Никак не мог вырваться.
Уборщица уронила швабру, вскрикнув и прикрыв рот ладонями бросилась к начальнику:
- Петрович, он приехал!
— Кто? — спросил Петрович.
— Хозяин Матроса.
Петрович встал и, надев форменный китель и фуражку, достал две таблетки кардилока, положив их в рот и, запив водой из графина, сказал уборщице:
— Пойдём, покажешь.
Мужчина ходил по залу.
— Это ты, что ли хозяин Матроса? — спросил его Петрович.
— Какого Матроса? — опешил мужчина, но потом сообразил и радостно воскликнул, — ааааа, Брута. А где он? А что с ним? Он до сих пор здесь? Ждёт меня?
— Здесь он, — ответил Петрович, серея и темнея лицом. — Идём, покажу. И они пошли к выходу из центрального зала. Мужчина семенил за широко шагавшим Петровичем, и объяснял ему, почему никак невозможно было приехать раньше.
Они вышли на перрон, залитый ярким весенним солнцем. Мужик зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой памятник, стоящий чуть влево по перрону.
Из большой гранитной глыбы был вытесан пёс, смотрящий на поезда, а на постаменте такая надпись:
«ОТ БЛАГОДАРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА ЭНН
САМОМУ ПРЕДАННОМУ ПСУ В МИРЕ
МАТРОСУ!
МЫ ПОМНИМ О ТЕБЕ!!!»
— Как же? Как же так? Он должен был дождаться! Я же говорил ему, — вдруг закричал мужик.
Петрович покраснел и выплёвывая ему в лицо слова, сказал:
— Слышь, ты! Закрой свой рот и вали-ка отсюда подобру-поздорову! А то, не дай Бог чего.
И, отдав честь собаке на постаменте, он повернулся кругом по-строевому и пошел в сторону вокзала, не оборачиваясь.
А солнце светило. И заливало весенними бликами людей, бегающих по перрону и останавливающихся иногда перед необычным памятником собаке.