Аллеи так безнравственно кровят,
и рёв заплечный различают ясно,
когда на скотобойнях сентября
с осиновых костей сдирают мясо
/ шматками багровеющей листвы /
ведь мир вчера убит и освежован…
Но снова воскрешён негромким словом
короткой, неоконченной главы.
…
Пора стихов и чёрных свитеров.
Как встарь, законодателями вкуса
звучат во тьме Высоцкий и Бутусов,
гремящий неподъёмностью оков.
Душе уже отнюдь не тяжело…
и «лёгкость бытия невыносима»
сто тысячной сгоревшей Хиросимой,
что пеплом оседает на стекло.
Нет, солнце не ведётся на испуг.
Подобно отгоревшему болиду,
минуя плач и фазу панихиды,
выходит не спеша на новый круг.
И осень предъявляет небу счёт —
циничная, улыбчивая сучка
она до неприличия живуча,
Ведь кровь в ней сумасшедшая течёт.
…
И жизнь ее по-прежнему пьянит,
врубая листопад на всю катушку…
Пусть листья с лязгом падают и глушат
всё то, что так отчаянно болит.
Сверкающий кленовый чистоган —
не осень прям, а золотая жила…
А где-то ураганы копят силу
и сталью закипает океан…
Плевать… плевать!
Спасительный кураж
сильней в сто крат
И что бы ни случилось,
Лишь громче отжигает «Наутилус»,
безумие беря на карандаш.
…
Прощая обывателям порыв —
кроить себя по собственным лекалам
с улыбкой / обозначенной оскалом / -
чтоб всяк его склонял на свой мотив.
Не чувствуя ни страха, ни вины,
разя врагов и пулями, и словом,
беспечно ставку делает на соло
единственной не порванной струны…