Так хочется поделиться кусочками текстов, написанных Фаиной Георгиевной и опубликованных в книге «Судьба-шлюха». Помещать это всё в литературный дневник — просто хоронить.

Как бесконечно трудно одинокому старому немощному человеку, особенно, если большая часть жизнь была яркой, многолюдной, в свете рампы, в окружении талантливейших людей, каждый из которых был маленькой вселенной:

«Тоска, тоска, я в отчаянии, такое одиночество. Где, в чём искать спасения?
Тоска, тоска, — „час тоски невыразимой, всё во мне, и я во всём“. Это сказал Тютчев — мой поэт. А как хорошо было около Ахматовой. Как легко было…»

И — о носителе таланта, который в сущности никому не нужен после его использования:

«Кто бы знал, как я была несчастна в этой проклятой жизни со всеми моими талантами. Недавно прочитала в газете: „Великая актриса Раневская“. Стало смешно. Великие живут, как люди, а я живу бездомной собакой, хотя есть жилище! есть приблудная собака, она живёт моей заботой, — собакой одинокой живу я, и не долго слава Богу, осталось.
Мне 85 лет. 1981 г.»

Она умрёт 19 июля 1984 года.

--------

…Разве это не поэтическое (?!):
«Увидела на балконе воробья — клевал печенье. Стало нравится жить на свете. Глупо это…»
А что именно глупо — жить на свете или, что «стало нравиться» из-за воробья? Это её тайна… Может, в этом ответ кроется, в высказывании Цицерона, которое приведено Раневской в книге. Цицерон говорит: «Что может быть глупее — требовать на путевые расходы больше, чем меньше остаётся пути».

И как резюме к своему возрасту:"Старость — это свинство."

----------
Юмор, смех, сарказм. Порой грубовато, но Фаине Раневской это так идёт, оно, слетающее с её уст, совсем не кажется пошлостью:
«Страшный радикулит. Старожилы не помнят, чтобы у человека так болела жопа».
-----------

Любовь.

«В природе больше всего люблю собак и деревья. На цветы смотреть тяжело теперь. Больница, 77 г., осень.
Лес осенью чудо! Смотрю в окно, как деревья умирают стоя. (!- Г. З.)
Кричит ворон с отчаяньем, жаль его, наверное, голодный.

И опять о деревьях:

«Деревья всегда прекрасные — зелёные и без единого листа. Я их люблю, как могу полюбить хорошего человека. В цветах нет, не бывает печали и потому к цветам равнодушна.»

И опять цветах:

«Удивительно. Читаю и удивляюсь: мои ощущения, мои мысли, но сказал это Бунин:
«Я всю жизнь отстранялся от любви к цветам. Чувствовал, что если поддамся — буду мучеником! Ведь просто взглянуть на них — уже страдание: что мне делать с их нежной, прекрасной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь всё равно не выразить. И чуя это, душа сама отстраняется».

О ПИСАТЕЛЯХ

О Тэффи:
«Жалость…есть, наконец, самый горячий и самый подвижнический лик любви — любовь к возлюбленному материнская». Это Тэффи, великолепная, трагическая и очень несчастная в эмиграции, мой любимый прозаик, самая талантливая. Мне повезло сейчас прочитать почти всю её, а после неё взяла записную книжку Ильфа и не улыбнулась».

О Бабеле:
«Перечитываю Бабеля в сотый раз и всё больше и больше изумляюсь этому чуду убиенному».

О Лескове:
«Читаю, читаю, перечитываю. Взяла Лескова перечитать. «Юдоль» — страшно и великолепно. Писатель он ни на кого не похожий, он не может не удивлять. Только Россия дать и Толстого и Пушкина, и Достоевского, и Гоголя и аристократа (от лавочника!)Чехова, и мальчика Лермонтова, и Щедрина, и Герцена, и Лескова неуёмного — писателя трагически одинокого; и в его время, и теперь его не знают. Теперь нет интеллигентных, чтобы знать их вообще, писателей русских (Вот так примочка нам!- Г. З.) У Лескова нашла: «Природа- свинья» Я тоже так думаю! Но люблю её неистово (а «свинья» — это о похоти)».