Люблю тебя город, огромный, угрюмый,
Ты трудишься вечно не зная про лень.
Ты все суетишься, терзаемый думой,
О хлебе насущном — на завтрашний день.
Ты гордо прекрасен!
Как моря стихия
Всё время ты глухо сердито ворчишь
В тебе пресмыкаются гады морские
И жемчуг прекрасный в себе ты таишь.
В твоей суете я совсем пропадаю
Теряюсь я — жалкий, ничтожный пигмей,
Но всё-ж иногда я тайком подмечаю
Биение жизни могучей твоей!
На всех обитателей наша столица
Кладет отпечаток тревог и забот, —
И даже у деток все бледные лица —
Какой это жалкий, несчастный народ!
О милые дети!
Какою любовью
Вы мне отвечали на ласки мои.
И сердце моё обливается кровью
При мысли о том, что вас ждёт впереди.
На даче, в колонии часто я с вами,
В горелки, котлы и пятнашки играл,
Но в городе, занятый вечно «делами»,
Вниманье я редко на вас обращал.
Но я не забыл вас!
Бывает порою,
Когда всё замолкнет в полуночный час
Картины былого встают предо мною,
И всею душою скорблю я о вас.
И снится мне вечер.
Вся наша столица
Оделась в густой, непроглядный туман.
На улицах грязных народ копошится
Бегут кто работать, а кто в ресторан.
Идут и наборщики, чтобы газету
Набрать, отпечатать на завтрашний день,
Чтоб завтра уж стало известно по свету
Чем кончилась битва в заливе Тянь-Узень.
Тостяк Петр Иваныч тащится на дрожках
(Зятёк его звал «непременно» на вист).
Несчастная кляча на тоненьких ножках
Едва Петр Иваныча может стащить.
Повсюду движенье.
Но вот у окошка
У лавки меняльной, я вижу стоят
Два мальчика. Первый из них ещё крошка,
Другому лет десять-двенадцать на взгляд.
Свет газа, как днём всё окно озаряя,
Дрожит и играет на ряде монет.
Малютка-мальчонок, глядит замирая
и шепчет:
«Вот столько бы мне. Только нет,
Куда уж… одну бы хоть дали монетку,
Один только дали бы мне золотой.»
«Какую ты хочешь монету — вот эту?»
Спросил тут насмешливо мальчик другой.
«Да эта то что! И не стоит мараться!
Уж брать, так побольше, забрать посмелей!
Бумаги бы эти стянуть постараться,
Пожалуй, там будет до тыщи рублей!
Да если б мне столько! Сейчас четверную,
И Мишку и Ваньку бы — всех угостил.
Гулял бы я лихо недельку-другую,
Штук сорок бы в день папиросок курил.»
И жадно горят у ребяток глазенки
И долго они все стоят у окна,
Но мерзнут в лохмотьях худые коленки
И дети очнулись от чудного сна.
И вдруг побежали — и мигом исчезли
В движении шумном спешащих людей.
А мне невеселые думы всё лезли
Об участи этих несчастных детей,
Но, впрочем, те думы, я должен признаться
Не очень то долго терзали меня,
И скоро я искренне стал увлекаться
Дрейфусом и прочими «злобами дня».

СПб 1899 Апреля 7.