Первое время совсем непривычно было. Отвыкли уже. Дети давно выросли. Младшему внуку десять уже скоро.
А тут совсем дитё малое. Как забрали к себе, так всё по новой. Памперсы эти, подгузники. За каждым шагом следи — глаз да глаз нужен. Каждый день какая-нибудь беда. То чашку разобьём, то дырку на штанах расковыряем. А тут недавно кран в ванной позабыли выключить. Соседи с угрозами прибежали, только ремонт сделали.
Не наказали, нет. Да и бестолку всё… Не со зла же. Мы понимаем.
В памяти своё детство встаёт. Сентиментальный стал, возрастное, наверное.
Себя намедни вспомнил тут, когда сам маленьким был. Шалил, конечно, куда денешься. Меня мамка больше наказывала. У неё рука тяжёлая. Бывало схватит, что первое попадется и давай мутузить.
А папка защищал. Один раз мать так куском провода жахнула, он вовремя руку подставил.
Потом показывает ей рубец красный и говорит:
— Ты, что, дура совсем?! Нельзя же так! Не стоят провинности эти такого наказания!
Потом, когда уляжется, воспитывал меня. Посадит на колено и уму-разуму наставляет. А после говорит:
— Ну, понял, почему так делать нельзя?
Я киваю головой, мол, да, понял. Он ставит меня на пол и говорит:
—  Тогда иди, прощения у матери проси, за то, что расстроил её так, что она чуть не убила своего собственного сына!
А сам смеётся. Потом вместе, всей семьёй пельмени лепим. Мать отходчивая была. Сама страдала. Вечером уже, когда спать ложились, гладит меня и прощения шепотом просит. Думала, сплю я. Стеснялась в глаза сказать.
Отец защищал всегда. Справедливый был. В школу вызовут, поставят у доски и жалуются на меня. Все ждут реакции его. А он посмотрит на меня, потом на них и начинает своё расследование. А в конце может сказать:
— Всё правильно сделал, сынок! Так и нужно было!
За руку меня берет и уводит.
Но бывало и по другому. Молча выпроваживает меня из учительской, сам мрачнее тучи:
— Разберемся, — говорит.
Это самое худшее было. Тут уж ремня было не избежать. Плакал, конечно. Не, не от боли. От обиды, что папку подставил.
Подарки ещё умел дарить. Всегда знал, чего хочу. Как бы трудно с деньгами ни было, всегда дарил лучшее. К Новому году под ёлку прятал.
Или на день рождения.
А тут Новый год намедни справляли. Дети приехали с внуками. Весело, шумно в квартире. Обнимаемся, подарки дарим друг другу. Наш-то стоит, смотрит на всех, улыбается, тоже ждёт. Ребенок, он и есть ребенок. А нас как обухом по голове огрели. Забыли про него совсем. Да и трудно угодить в его-то положении, сам посуди!
Мы с женой вспомнили, что шапку мне ондатровую купили недавно. В коробке лежит, ни разу не надевал ещё. Её и подарили. Он задом наперед сначала напялил. Все смеются и он со всеми. Понял, что радость сделал. Так и проходил весь праздник, не снимая.
Потом, когда сели за стол, он ушел куда-то. Приходит и с торжественным видом каждому в руку что-то кладет. И мне положил. Я смотрю, а в ладони пуговица лежит. Подарок новогодний. С пальто жены срезал и нам подарки сделал. Старался, самые, значит, красивые срезал.
Я тебе скажу, инсульт — страшная напасть, способная из взрослого мужика четырехлетнего ребенка сделать.
Мозги начисто стёрло. А доброта батина осталась. Храню эту пуговицу. На шнурок надел и ношу на шее. Жена новые себе пришила.
Мне повезло, Бог при жизни дал возможность отплатить долг мой сыновний таким образом. Вожусь теперь с ним, как он со мной когда-то.
Видишь, книжки детские на тумбочке? Читаю ему. Винни-пуха больше всего любит.
Прям, как и я в детстве…