Когда я в 74-м году приехал в Америку, бензин стоил 46 центов за галлон, а за свою первую машину я заплатил 25 долларов. Это был огромный «Форд-универсал», который прошел сто тысяч миль, но заводился с полоборота и возил меня всюду, куда надо. Его единственным недостатком были ржавые дыры на крыльях, но мне было на них наплевать, поскольку я не собирался приезжать на нем на прием в Белый Дом. А с дырами было даже веселее, потому что при езде они пели на разные голоса, чаще всего песни Новикова на слова Ошанина.
Мой «Форд» честно прослужил мне целый год, а однажды спас мою жизнь.
Я проезжал на нем по чудной улице в Шейкер-Хайтсе в Огайо, когда он вдруг остановился. И сколько я ни заводил стартер, сколько ни давил на газ, он не хотел двигаться. Я вышел, чтобы открыть капот и посмотреть, что там случилось. Но в это время заднее колесо отломалось и покатилось по улице. И второе тоже отвалилось и поехало в другую сторону.
Поскольку время было рабочее и на улице никого не было, я так и остался один с разинутым ртом, глядя на уехавшие от меня колеса. Это втулки сломались от старости. Я поцеловал мой «Форд» в ветровое стекло и тепло с ним простился. Потому что все могло быть по-другому — эти колеса могли отвалиться на хайвее, при скорости 60 миль в час, и тогда полиция долго собирала бы мои кости, остановив все движение, а ведь людям надо как-то попасть домой. А тут чьи-то кости, черт бы их побрал!
Но машина моя рассудила иначе и сначала остановилась, а потом уж растеряла свои колеса. Надо добавить, что она остановилась у телефона-автомата. Я подумал: «К чему бы это?» По телефонной книге я нашел автомобильную свалку и попросил ее хозяина убрать мой мусор с дороги. Приехал грузовичок с краном, мою бедняжку погрузили, шофер выдал мне 25 долларов и увез обесколесенный «Форд» на кладбище.
Так что выходит, что я год прокатался бесплатно, оправдав вложенный мной капитал.
Но эта история все-таки запала мне в душу, и когда приехал из России мой папа, я не решился купить ему машину. Во-первых, папе было 70 лет, во-вторых, он никогда до этого не водил машину, в-третьих, папа не умел читать по-английски и мог принять знак «стоп» за «давай скорей».
Поскольку я не мог научить папу и вождению, и английскому языку и не мог сбавить ему годы, я сказал, что машину ему не куплю.
Папа с брезгливостью на меня посмотрел и сказал, что видеть меня — преступление, а слышать — наказание. Что не для того он уехал из России, чтобы не насладиться благами свободы. А свобода, сказал папа, это машина. И ты увидишь, неблагодарный ребенок, как я научусь водить машину! И без твоей помощи. Плевать я на нее хотел! Ишь ты, какой умный! Сам будет кататься, а старый папа должен ходить пешком!
— Папа, — сказал я, — мне сорок лет. Прежде чем сдать экзамен, я проездил и проучился сорок часов. Тебе семьдесят лет, ты должен учиться семьдесят часов. Кто с тобой будет возиться семьдесят часов?
— Я не тороплюсь, — сказал папа, — у меня есть время. Это у тебя нет времени для папы. Вырастили их на свою голову. И мне не нужна твоя машина. Сам куплю. Почем тут машины?
Я сказал.
— И ты пожалел 25 долларов для родного отца? — грозно спросил папа. — Я когда-нибудь жалел для тебя 25 рублей на твои паршивые пьянки и на твоих паршивых девчонок?
— Папа, — сказал я, — как тебе не стыдно! При чем тут деньги! Я просто боюсь за тебя. Я же спать не буду, зная, что ты ведешь машину.
— А я сплю, зная, что ты водишь машину? Я тоже не сплю. Так ты хоть будешь знать, что такое волнение. А то хочешь прожить, как колобок, ни о чем не беспокоясь.
И папа стал потихоньку учиться. Он находил американских старичков, которым нечего было делать, и они с удовольствием учили папу премудрости езды. Заодно они учили его читать названия улиц и автомобильные знаки. Разговаривали они на идиш, что было для меня совершенным сюрпризом: я не знал, что папа знает идиш.
— Я не говорил на идиш пятьдесят лет! — гордо говорил папа. — При советской власти это было неприлично. Но здесь это вполне прилично, и я сразу все вспомнил!
И в один прекрасный день папа выехал на улицу! Он свернул за угол на машине, которую я ему все-таки купил, и пропал! Конечно, машины за 25 долларов тогда уже не продавались, поэтому я купил ему огромный кадиллак за 50 долларов.
(Если бы вы догадались уехать из России так же давно, как я, то тоже могли бы тогда купить машину за эти деньги, а не говорили бы: «Ну что он сочиняет? Где это видано: кадиллак за пятьдесят долларов?» Видано, видано, ничего я не сочиняю. Конечно, сочиняю тоже, но не в этом месте.
Итак, папа пропал! Я думал, что он вот-вот появится из-за угла, а его все не было! Тогда я сел в свою машину и поехал искать папу.
На душе у меня скребли кошки, я все помнил те мои колеса,
уехавшие в разные стороны.
И тут в торговом центре за углом я увидел папу!
Он с недоумением рассматривал «тикет», который ему дал полицейский.
— В чем дело? — спросил папа сердито. — Почему он мне это выдал? Я ехал очень красиво, медленно, остановился у светофора, потому что был красный свет, въехал на стоянку и поставил машину вот сюда, где никого не было… Что, этот кап — хулиган, антисемит? Я так красиво ехал!
— Знаешь, почему здесь пусто? — спросил я. — Потому что здесь нельзя стоять. Ты поставил машину прямо у гидранта! Тут даже все закрашено белыми полосами и написано: «Нельзя останавливаться никогда!» Что же ты встал?
— Откуда я знал, что это гидрант? И что такое гидрант? — сказал папа. — Я думал, это столбик.
— Теперь будешь платить за «столбик» 25 долларов.
— Двадцать пять? Никогда! Я пойду в суд! — папа был вне себя.
И папа пошел в суд. В качестве переводчика он взял с собой моего сына. Этот восьмилетний хулиган говорил по-английски лучше всех нас, конечно, да и по-русски тоже.
Судья выслушал моего сына, рассказавшего о том, что дедушка не знал, что это гидрант, и остановился не у самого гидранта, а чуть-чуть подальше гидранта, хотя гидрант был совсем не похож на гидрант, а на столбик, да и пожара все равно не было, так что дедушка никому не мешал, но если бы вдруг приехали пожарные, то дедушка обязательно уехал бы с этого места, чтобы не мешать им тушить пожар. И пусть поэтому судья отменит штраф. Потому что понаставили всюду гидрантов, машину негде из-за них поставить.
Судья выслушал перевод моего сына и спросил, есть ли у его дедушки 25 долларов.
Сын перевел. Дедушка рассердился.
— Что он, с ума сошел? Откуда у меня 25 долларов?
— Ты что, с ума сошел? — спросил мой сын у судьи по-английски. — Откуда у моего дедушки 25 долларов?
— А 20 долларов у него есть? — спросил совсем не обидевшийся судья.
— И двадцати у него нет, — сказал сынок, не дожидаясь объяснений дедушки. — Вы же видите, что он старичок из России. И не для того он сюда приехал, чтобы платить штрафы. Он их достаточно платил в Москве.
— А пять долларов у него есть? — не унимался судья.
Папа пожевал губами и сказал, что пять долларов у него, вероятно, есть.
Мой сын пошел в кассу платить штраф, а судья подошел к папе и сказал ему на идиш:
— Поздравляю вас с пасхой. И в следующий раз будьте осторожнее.
Папа так смутился, что готов был тут же доплатить сэкономленную им двадцатку.
Но судья сказал:
— Не надо нам вашей двадцатки. Нам важно, что вы приехали к нам в Америку и привезли свою семью. И мой отец сделал когда-то так же. И может быть, ваш хулиганистый внук будет в один прекрасный день сидеть за моим столом и судить следующего дедушку из России, не могущего отличить гидрант от столбика. И приходите ко мне в гости на пасху, потому что для меня это будет большая честь.
И мой папа победоносно посмотрел на меня и сказал:
— Вот видишь, шлимазл, а если бы я не научился тогда водить машину, были бы у меня такие изумительные и важные друзья? Слушайся папу, и все будет хорошо.
И теперь я стараюсь внушить эту мысль моему сыну.
Но ничего из этого не получается.