Привязываюсь к жизни всё сильней,
всё сумасбродней, всё непоправимей.
Блаженный август что-нибудь соври мне
о сне легчайшем в миг прощанья с ней.
Хлеб тишины насущной всё черствей,
и сумерки теснее в топком танце.
И всё темнее лиственные стансы
в прерывистом дыхании ветвей.

И что с того? — хоть сколь-нибудь соври…
Цветёт болиголов, пьянит цикута —
веди к ним, август, пастырь мой, покуда
ольшаники звенят и пустыри.
Как зыбок под ногами шар земной,
где прах времен пророс травою сорной,
где с каждым вдохом вязкие просторы
всё легче спутать с близкой западнёй.

И допоздна исчезнув в толчее
пожизненного душного шанхая
своих сомнений, правду выдыхаешь:
не оправдаться — нечем и ничем.
И тут же правишь: значит, ни к чему —
чем ближе Бог, тем неисповедимей
пути и правды. Легион — им имя.
Их русла наполняют Леты тьму.

И августу по темным руслам трав
вот так же течь и становиться гуще,
пока он имя, запахи и сущность
не исчерпает, в осени пропав,
и всё-таки себя продолжив в ней.
И осень так сама впадает в зиму.
Так близишься к своей неумолимой,
незыблемой последней тишине…