Это были счастливцы, те, которые даже, встретились в красоте Петербургского эрмитажа. Он смотрел, как толпятся вокруг все века и меридианы, но появилась она, и вдруг, потускнели Венеры, померкли Дианы. А она, отмеченная судьбой подняла глаза, холодея, и увидела пред собой белокурого Прометея. Слушай, время, повремени-ка дрогнул голос, который необходим -Ты Венера? -Нет Вероника! -Я искал тебя. -Кто ты? -Я Вадим! Десять дней между ними таяли льдинки, привыкала к руке рука. И они, как-будто две половинки искали друг друга из далека. Им кричали воды Невы и заливы, зеркала дворцов и все вокруг:"Ребята!Вы вместе так красивы, послушайте, не разнимайте рук!"Десять дней пролетело и все умолкло, не воротишь обратно, не пролетишь, потому что его дожидалась Волга, ее дожидался Иртыш. Десять дней-это только первое слово остались невидимые провода, через месяц они увидятся снова и теперь уже навсегда. Он в поезде-ляг, дружок, прикорни ка то белых ночей голова в дыму. Вероника, Вероника, Вероника-колеса нашептывали ему. Она летит сибирским рябинам, небосклон вокруг нелюдим, а с каждого облака смотрит в кабину Вадим, Вадим, Вадим. Те ресницы, что взгляд ее ловят, серых глаз удалой размах, серой пшеницы нависшие брови и детские ямочки на щеках… Таким запомни его, Вероника. Как назад не вернется в реке вода, как не воротишь из горла взлетевшего крика, так его не увидишь ты никогда! Почему никогда?! Разве были лживы слова и руки и небеса? Почему никогда? Если оба живы и вот они адреса. Правда был он при смерти две недели, пришел в себя, не поняв, почему бинты на голову ему надели, горло повязкой сжали ему. А до этого легкость такая и смелость и все удавалось, и вдруг этот крик… Просто не было выхода, загорелось, а он был рядом и он не старик. А крик был ребячий, откуда-то сверху, сквозь огонь он все-таки добежал, схватил мальчишку, прижал к сердцу и рухнул с третьего этажа. А когда пришел в себя понемногу, шевельнул рукой, ее боль не жгла, потрогал лежавшую в гипсе ногу, сказали:"Срастется, будет цела."И вот, когда голову освобождали от бинтов лежащих венцом, в очках врача он поймал вначале то, что считалось теперь лицом… Такое может только присниться… Кровавая маска, сплошной ожег… Ни бровинки
— пшенички, ни реснички, ни ямочек на щеках, ни щек. Он закрыл глаза и сжал губы, равнодушием дивя врачей. А в уме его пели трубы Петербургских белых ночей. Еще едва ковыляя в гипсе, он твердо вывел, дыханье зажав в груди:"Прости, Вероника, я ошибся, я тебя не люблю, не жди!"Она не могла поверить такому, его письма все прибавляли вес. Почуяв беду все бросила дома, примчалась к нему, а он исчез. Люди, надо жалеть его? Нет не надо! Ведь правда горька в своей правоте, вот на этом и окончилась баллада о красоте!!!