Родничок среди корней,
убегающий в распадок,
посложней иных загадок,
темной тайны потемней,
ибо пение ручья
мимоходом означало
то, что музыка звучала
до начала бытия.
Скрип засохшего ствола,
рокот дальнего прибоя , —
много раньше нас с тобою
эта музыка жила,
и в горах гремел орган
прежде времени, в котором
вместе с миром пели хором
иоганн и себастьян.
Звездный гул над головой,
тектонические сдвиги —
лишь отрывочные вскрики
из музЫки мировой.
Что ей в голосе моем?
Так ли нужен ей, могучей,
чьей-то жизни частный случай —
тень над маленьким ручьем?
Неужели каждый стон,
крик любви и шум веселья
был с какой-то дальней целью
той же музыкой рожден?
Неужели я средь них —
слабый звук, осколок тайны —
к собственному бормотанью
непричастный — как родник?