Мне было 4 с половиной года, когда я объявила: Роберт Стивенсон «Вересковый мёд», и прочитала это стихотворение на домашнем концерте. Мы летом устраивали такие концерты за домом. Соседи выносили стулья. Мы заранее рисовали билетики и разносили их по квартирам.
А когда меня спрашивали во втором классе: «Кто твой любимый поэт?» — то я, не задумываясь, отвечала: «Бёрнс», — и читала наизусть: «Трех королей разгневал он, И было решено, Что навсегда погибнет Джон Ячменное Зерно…»
А помните, в «Школьном вальсе» звучит песня «Любовь, как роза красная, цветет в моем саду»?
Как же мне понравился тогда этот фильм! Я была классе в шестом. Как только зазвучала эта песня, я воскликнула: «Это ж мой любимый Роберт Бёрнс!» — и, не сбиваясь, подпевала всю песню. Правда, жутко фальшивя. Поэтому я на домашних концертах только декламировала.
А сонеты Шекспира я полюбила после Сопота 78, когда Пугачева спела: «Уж если ты разлюбишь, так теперь». Я была в восторге. И после этого зачитывалась сонетами Шекспира, знала их наизусть великое множество.
Но ещё больше я знала английских и шотландских народных баллад.
Я думаю, что у многих из нас эта была одной из любимых.

Цыгане явились на графский двор,
Играя на тамбурине.
Так звонко гремел их веселый хор,
Что в замке проснулась графиня.
Танцуя, сбежала она на крыльцо,
И громче цыгане запели.
Увидев ее молодое лицо,
Они ее сглазить успели.
— Шелка дорогие снимите с меня,
Подайте мне шаль простую.
Пускай от меня отречется родня, —
С цыганами в степь ухожу я.
Вчера мне служанки стелили кровать
У мужа в богатом доме.
А нынче в амбаре я лягу спать
С цыганами на соломе!
— Пойдешь ли со мною, — спросил ее Джек,
— Скитаться в ненастье и стужу?
Клянусь я ножом, не вернешься вовек
Ты в замок оставленный — к мужу!
— С тобою я рада весь мир обойти
И плыть по морям-океанам.
С тобою готова погибнуть в пути,
С моим кареглазым цыганом!
Дорога бежит по лесам, по горам,
То низко бежит, то высоко,
Но вот выбегает она к берегам
Шумящего в скалах потока.
— Бывало, я в воду спускалась верхом,
И лорд мой был рядом со мною.
Теперь перейду я поток босиком
С тяжелым мешком за спиною!
Покинутый граф воротился домой.
Скликает он нянек и мамок.
Ему говорят: — На шатер кочевой
Она променяла твой замок.
— Седлайте живей вороного коня.
За ним не угнаться гнедому.
Пока ее нет на седле у меня,
Дорогу забуду я к дому!
Дорога бежит по лесам, по горам,
То низко бежит, то высоко.
Но вот выбегает она к берегам
Шумящего в скалах потока.
— Вернись, молодая графиня, домой.
Ты будешь в атласе и в шелке
До смерти сидеть за высокой стеной
В своей одинокой светелке!
— О нет, дорогой! Не воротишь домой
Меня ни мольбою, ни силой.
Кто варит свой мед, тот сам его пьет.
А я его крепко сварила!

И только спустя годы, уже в Америке, прочитав баллады, сонеты Шекспира и стихи Бёрнса и Стивенсона, я поняла что я любила не Шекспира и Бернса, а Маршака. Его переводы трудно назвать переводами.
Вот что писал об этом сам Самуил Яковлевич:
''Перевод стихов — высокое и трудное искусство. Я выдвинул бы два — на вид парадоксальных, но по существу верных — положения.
Первое. Перевод стихов невозможен.
Второе. Каждый раз это исключение".
Самуил Маршак не любил слова «перевод» и «переводчик». Свои работы он часто подписывал в старинной манере — например, «Из Роберта Бёрнса» или «Из Уильяма Блейка».
Как же нам повезло, что мы читали Маршака в подлиннике! Мне жаль тех, кто этого сделать не может.
Сегодня день его памяти.
Не все читали его «взрослые» стихи. Он был философом. Грустным, очень тонким философом. И в день памяти Самуила Яковлевича Маршака я хочу поделиться именно этими его стихами.
*********
Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему, —
Как будто жить рассчитывает вечность,
И этот мир принадлежит ему.
*******
Сегодня старый ясень сам не свой,
Как будто страшный сон его тревожит.
Ветвями машет, шевелит листвой,
А почему, — никто сказать не может.
И листья легкие в раздоре меж собой,
И ветви гнутые скрипят, друг с другом споря.
Шумящий ясень чувствует прибой
Воздушного невидимого моря.
******
Цветная осень — вечер года — Мне улыбается светло.
Но между мною и природой Возникло тонкое стекло.
Весь этот мир — как на ладони, Но мне обратно не идти.
Ещё я с вами, но в вагоне, Ещё я дома, но в пути.
*******
Как призрачно мое существованье!
А дальше что? А дальше — ничего…
Забудет тело имя и прозванье, —
Не существо, а только вещество.
Пусть будет так. Не жаль мне плоти тленной,
Хотя она седьмой десяток лет
Бессменно служит зеркалом вселенной,
Свидетелем, что существует свет.
Мне жаль моей любви, моих любимых.
Ваш краткий век, ушедшие друзья,
Исчезнет без следа в неисчислимых,
Несознанных веках небытия.
Вам все равно, взойдет ли вновь светило,
Рождая жизнь бурливую вдали,
Иль наше солнце навсегда остыло,
И жизни нет, и нет самой земли…
Здесь, на земле, вы прожили так мало,
Но в глубине открытых ваших глаз
Цвела земля, и небо расцветало,
И звездный мир сиял в зрачках у вас.
За краткий век страданий и усилий,
Тревог, печалей, радостей и дум
Вселенную вы сердцем отразили
И в музыку преобразили шум.