КАК ОНА, СЛУШАЯ, СИДЕЛА У КЛАВИРА

Предавшись мимолетному мечтанью,
Она не смела, кажется, дохнуть;
С плеч соскользнул платок, и легкой тканью
Была прикрыта трепетная грудь;
Склонясь вперед, пленительное тело
Как будто в след за музыкой летело.

Неужто назначенье красоты-
Лишь запечатлеваться перед нами? Но нет!
Преображаются черты,
С таинственным и схожи письменами,
Прекрасными не в чувственном гореньи,
А как бы в сверхъестественном прозреньи.

Она нешевелилась; лишь порою
Дрожали мышцы нежные ланит,
Пока ресницы чуткою игрою
И тот румяный ларчик, что хранит
Жемчужины, хоть спрячешь их едвали,
В безмолвии волненье выдавали.

Верныс воим бушующим глубинам,
Наполовину лишь примирены,
То шумом гроз, то стоном голубиным,
То жалобой, то грохотом волны
Лады вскипали в творческом броженье,
Являя в ней свое изображенье.

Артисту крикнуть я хотел:
«Довольно Мелодиями сердце надрывать!»
Но в этот миг он сделал ей так больно,
Что можно было счастьем боль назвать;
Так бог Нептун возносит временами
Смиряющий трезубец над волнами.

Как бы сквозь толщу туч лучи скользнули,
Когда внезапно минула гроза;
Так в дымке слез доверчиво блеснули
Заоблачным сиянием глаза,
И, мнилось, на устах душа живая
Трепещется, к сочувствию взывая.

Подумал я, что высказать мне можно
Сочувствие, которым я дышал,
Но пригрозил мне пальчик: Осторожно!
Артисту как бы я не помешал;
И снова в ней все фибры зазвучали,
И вновь я принужден молчать в печали.