Как канарейки спасли «Петра Великого»
190 лет назад Пушкин приступил к работе над историей Петра I
Летом достопамятного 1917-го в имении Лопасня приключилась история, коей суждено было войти первой строкой в летопись Пушкинианы двадцатого столетия. Как ни парадоксально, но свою лепту в «открытие века» внесли обыкновенные… канарейки.
Заповедная усадьба Лопасня-Зачатьевское, входящая ныне в подмосковный Чехов, имеет свою давнюю историю. Возведённый в середине восемнадцатого века усадебный дом в стиле барокко, окружённый чудесным ландшафтным парком с живописными каскадными прудами, принадлежал некогда генералу Николаю Васильчикову, герою войны 1812 года.
Жена генерала Мария Петровна приходилась родной сестрой Петру Петровичу Ланскому, ставшему после смерти поэта супругом его вдовы. Дочь Васильчиковых Екатерина в июне 1860-го венчалась в фамильной церкви Зачатия Праведной Анны с Иваном Гончаровым, родным братом Наталии Николаевны. Да и старший сын поэта Александр был женат на Софье Ланской, племяннице отчима.
Пушкин никогда не бывал в Лопасне, но именно эта старинная усадьба, а не Михайловское или Тригорское, не Берново либо Малинники могла быть бы самой любимой поэтом… При одном, заведомо невыполнимом условии: доведись Александру Сергеевичу знать, что эта подмосковная вотчина станет родной для его внуков и правнуков. Не случайно, много позже за усадьбой Лопасня-Зачатьевское прочно укоренилось название: «Пушкинское гнездо».
…Тётушки Гончаровы, три сестры Екатерина, Наталия и Надежда, племянницы вдовы поэта, слыли большими любительницами канареечного пения: в гостиной, недалеко от камина висела большая клетка с голосистыми птахами. Как-то тётушки давали урок французского старшим мальчикам — братьям Катыбаевым. Десятилетний Николай первым приметил листы плотной голубоватой бумаги, проложенные между прутьями клетки и обоями так, чтобы птицы их не щипали. Странные листы были сплошь исписаны какими-то коричневыми чернилами. После занятий Николай попросил у горничной точно такой же бумажный лист нужный ему якобы для воздушного змея. Горничная отвела мальчика в подвал, в кладовую, где из деревянного, окованного железом сундука и вытащила заветный листок.
Едва дождавшись субботы, когда из Москвы со службы приехал отчим Григорий Александрович, Николай взахлёб рассказал ему всё — и о канарейках, и о старой бумаге, и о потайном сундуке. Тот, только взглянув на исписанный лист, воскликнул:
— Дети! Да ведь это рукопись моего деда и по всему, вероятно, «История Петра»!
Так были спасены от бесславной кончины исторические заметки поэта о Петре I, составившие позже целый том в пушкинском собрании сочинений. И названные «находкой века»!
«Кроме повестей, о которых в письме вашем упоминать изволите, — предварял Александр Сергеевич свои знаменитые „Повести Белкина“, — Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом прошлою зимою все окна её флигеля заклеены были первою частию романа, которого он не кончил».
Не предвидение ли то печальной судьбы собственной рукописи, чуть было не пущенной «на разные домашние потребы»?!
Архивная магия
А начиналось всё с архивов. Сколько часов, дней, недель провёл Пушкин в их недрах! Образ царя-реформатора волнует, будоражит воображение, — Пушкин уже давно пытается облечь деяния Петра не только в поэтическую ткань, но и в строгую историческую прозу.
Это увлекательнейшее для историка занятие, сродни, быть может, игорному азарту! Цель трудна и почти недостижима — возродить из небытия образ русского исполина. Но не привычным путём воспевания и возвеличивания царя-преобразователя России. Славословиями не оживить фигуру Петра — бронзовую ли, восковую ли «персону», — не наполнить её животворными силами, не вдохнуть жизнь… Воскрешать былые дни из крошечных, разлетевшихся во времени фрагментов, каждый из которых должен занять свою нишу бытия. Только так, подобно археологам, можно слепить из осколков античную вазу или амфору, воссоздать целостность первообраза. Всё это сродни некоему чародейству!
Пушкина легко представить чернорабочим архивных недр. Какое же великое множество забытых челобитных, указов, жалоб пришлось ему буквально перелопатить, чтобы повернуть вспять течение времени и, в нарушение незыблемого закона, — дважды войти в одну реку!
Работа без оглядки на сиюминутные реалии, на строгость цензуры, это работа — на вечность.
Не «архивный государь», но могучий, полный праведной ярости русский царь врывается в жизнь со страниц «Полтавы»!
Он весь, как божия гроза.
Идёт. Ему коня подводят.
Вот уже медный Пётр, августейший всадник, оглашая звоном копыт петербургские мостовые, преследует безумца Евгения:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Но гениальные строфы рождены буйством поэтической фантазии! Иное дело — историческая проза, строгая, документальная. Дабы архивы смогли приоткрыть свои тайны, «доверив» их отважному незнакомцу, нужно разрешение самого Государя. Николай I дозволение дал, о чём Пушкин радостно сообщает в июле 1831 года из Царского Села в Москву, другу Нащокину: «Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царём. Царь со мною очень милостив и любезен».
Время движется своим чередом: Александр Сергеевич зачислен в Коллегию иностранных дел, допущен к работе в архивах. Уже знакомцы поэта оповещают друг друга о знаменательном событии. Вот и Орест Сомов, критик и журналист, делится своими восторгами с приятелем: «Скажу вам приятную новость: Пушкин сделан историографом Петра Великого, причислен к Иностранной Коллегии, и велено открыть ему все возможные архивы… Спасибо Царю за Пушкина».
Новость, однако, не всеми воспринимается столь радостно. Так, Александр Яковлевич Булгаков, московский почтовый директор, с иронией замечает в письме к брату Константину: «Лестно для Пушкина заступить место Карамзина, ежели только правда это. Пусть употребит талант свой, ум и время на дело полезное, а не на вздорные стишки, как бы ни были они плавны и остры».
У Пушкина не одни злопыхатели, явились и… конкуренты. Уже давно трудится на сей ниве — воссоздания деяний Петра на фоне его эпохи — оппонент поэта Павел Свиньин. Литератор, он же историк и собиратель древностей. Павел Петрович крайне раздосадован, что Пушкин вторгся в его область, как он убеждён, безо всяких на то прав.
«Читали ли вы повести Белкина? Как Вам кажутся? — риторически восклицает он. — По-моему, проза не поддержит славы творца Руслана, и я не понимаю, как Правительство могло возложить на поэта дерзкого, своенравного, прихотливого — писать Историю Петра Великого (если это правда!) Удивляюсь, как и Пушкин взялся за предмет столь трудный, скучный, многодневный? Впрочем, чему дивиться: нынешним Гениям всё возможно: он, чай, не откажется пойти в Адмиралы?».
Верно, не зря в эпиграмме «Собрание насекомых» Пушкин так метко окрестил Свиньина «российским жуком»! Да и «героем» пародийной детской сказки «Маленький лжец» выведен всё он же, «лжец» Павел Петрович.
Однако все те досужие разговоры, если и долетали до ушей поэта, не могли охладить его исследовательский пыл, — он всецело поглощён открывшимся перед ним новым увлекательным поприщем.
Поэт Николай Языков пишет брату: «Пушкин только и говорит, что о Петре… Он много, дескать, собрал и ещё соберёт новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и прочее…». Архивы обладают невероятной магической силой. Власть подлинного документа завораживает.
Архив не отпускает, — он, как живое существо, подбрасывает новые загадки, поддразнивает, увлекает в свои дебри, кружит. И не сойти, не свернуть с архивной тропы… В собрании древностей можно увязнуть или «зарыться», по признанию самого поэта, на месяц, а то и на полгода!
Отголоски тех кропотливых архивных поисков в письмах Пушкина к жене:
«Ты спрашиваешь меня о „Петре“? идёт помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок»;
«С генваря очень я занят Петром».
Значимо иное, — «пустышка» Натали, как её «окрестят» в двадцатом веке, знала о работе мужа над «Историей Петра», живо интересовалась, как продвигается его труд.
Из фамильных преданий
Сопричастность с судьбой России и собственным древним родом Пушкин ощущал особо остро, — оттого-то и мыслил «показать историю домашним образом». Да и сама «История Петра» не история ли Отечества, пропущенная через призму семейных отношений?!
В «историческом свойстве» Пушкин состоял и с Петром I, более того — в духовном родстве с венценосцем через его крестника, а своего прадеда Абрама Петровича Ганнибала, принявшего отчество августейшего восприемника.
Как-то забылось, что Пушкин и Пётр родом из одного столетия! Только Пётр в восемнадцатом столетии, «безумном и мудром», завершил земное существование, а Пушкин — явился на белый свет. И разделял их временной разрыв всего лишь в семьдесят с небольшим лет! Зато с русским царём, помимо Абрама Ганнибала, довольно близко знались другие предки поэта. И не всегда близость к трону даровала им богатство и знатность.
В «Истории Петра» описана одна семейная трагедия: «Окольничий Алексей Соковнин, стольник Фёдор Пушкин и стрелецкий полковник Циклер сговорились убить Государя на пожаре 22 января 1697 …
Пётр приказал гвардии капитану Лопухину в назначенный час быть с командою в такой-то дом (к Соковнину?), а сам, не дождавшись, приехал туда с одним денщиком… Заговорщики захвачены были в Преображенском и казнены четвертованием 5 марта.
Пётр во время суда занемог горячкою; многочисленные друзья и родственники преступников хотели воспользоваться положением Государя для испрошения им помилования… Но Пётр был непреклонен; слабым, умирающим голосом отказал он просьбе и сказал: надеюсь более угодить Богу правосудием, нежели потворством».
После казни Фёдора Пушкина, одного из далёких предков поэта, свершённой на Красной площади в марте 1697-го, фортуна словно стороной обходит род Пушкиных.
«Гнев венчанный» пал на одних предков Александра Сергеевича, в буквальном смысле, поплатившихся головами за мятежный умысел, другие же — были Петром жалованы и любимы.
Снискал царское доверие прапрадед поэта Юрий Алексеевич Ржевский. В юности Юрий Ржевский — подпоручик Преображенского полка. Волею Петра отправлен был в Италию учиться морскому делу, плавал затем на русских бригантинах. В 1718 году Юрию Алексеевичу велено было ехать в Нижний Новгород, где в окрестных заволжских лесах нашли прибежище не желавшие отречься от «старой веры» раскольники. Вот их-то, по царскому указу, и надлежало извести Юрию Ржевскому.
В 1722 году Пётр I отправился в Астрахань, а сопровождал его в путешествии Иван Михайлович Головин, другой прапрадед поэта. В мае, будучи со свитой в Нижнем Новгороде, великий государь заезжал отобедать к вице-губернатору Юрию Ржевскому.
Тот царский визит к прапрадеду Ржевскому помянет поэт и в «Истории Петра». После того, как Пётр осмотрел в Нижнем Новгороде суда и «велел некоторые исправить, обедал у барона (NB) Строгонова; на другой день у губернатора…».
Русское хлебосольство было тогда в чести. Однако на обеде у нижегородского губернатора приключился казус — в пироге, испечённом для царской особы, обнаружились… тараканы. К счастью для всего семейства Ржевских, Пётр I, испытывавший к тараканам особую брезгливость, не притронулся к сему пирогу. Тараканы те были якобы подложены в пирог поваром, подкупленным недругами губернатора.
Эту семейную притчу любила рассказывать кудрявому внуку Александру бабушка Мария Алексеевна. Замечу, Юрий Алексеевич Ржевский приходился ей родным дедом. В пору же царского визита к нижегородскому вице-губернатору Ржевскому его маленькой дочери, в будущем — прабабке поэта, минул всего лишь годик.
Однако в «Историю Петра» фамильную легенду Пушкин, придерживаясь строгих документальных свидетельств, не включил.
Незавершённая история
Не только слово, начертанное на листе, будь то строка государева указа или давнего забытого письма, но «изустные предания» были значимы для Пушкина. Всё это драгоценные блестки исторической материи, из коей ткался живой образ героя.
В начале 1832 года Пушкин погрузился в архивы, где ему отвели особую комнату для занятий. Доступ к секретным бумагам царствования Петра по распоряжению Николая I был для него открыт. В марте поэт через графа Бенкендорфа просит Государя дозволить ему осмотреть библиотеку Вольтера, купленную Екатериной Великой. Библиотека хранилась в Эрмитаже, и числились в ней редчайшие книги и рукописи, отражавшие царствование Петра. Но пользоваться библиотекой вольнодумца Вольтера всем желающим строго возбранялось, лишь для Пушкина было сделано счастливое исключение.
Поэт мыслил завершить историю царствования Петра Великого за недолгий срок. Но огромность работы, некая её безбрежность, не позволила исполнить задуманного. То был титанический труд, почти нереальный для исполнения одним человеком.
Знакомец поэта, историк Михаил Погодин сумел постичь всю значимость той работы, что успел проделать Пушкин: «В последние годы… Пётр Великий занимал всё его внимание. С усердием перечитал он все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нём писанные».
Егор Егорович Келер, действительный статский советник, академик и археолог (именно через него Пушкин познакомился с библиотекой Вольтера в Эрмитаже) запомнил слова поэта, гостившего у него в декабре 1836-го: «Я до сих пор ничего ещё не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всём труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам».
Не сбылось. Жизнь поэта измерялась уже днями, и вот-вот готова была сама обратиться историей…
«История Петра» так и осталась незавершённой, хотя Пушкин и мыслил окончить свой труд в течение года. Уже разворачивалась перед глазами поэта величественная картина царствования Петра Великого.
Буквально за неделю до роковой дуэли Пушкин, печалясь, говорил Плетневу, что цензура не позволит издать его «Историю Петра». И вот что поразительно: на самом краешке жизни, накануне смертельного поединка — 25 и 26 января, — вместе с Александром Тургеневым поэт разбирал архивные свидетельства, в частности — донесения французских послов при дворе императора Петра. Как кручинился Александр Тургенев, что не успел Пушкин завершить начатое: «Он… знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили. Разговор его был полон… любопытных указаний на примечательные пункты и на характеристические черты нашей истории»!
Смерть Пушкина обозначила и предел его разысканиям. Но всё же исторический труд был почти завершён, и верный Жуковский немало порадел, дабы его опубликовать. Однако его усилия не увенчались успехом — последовал запрет императора: некоторые замечания, касавшиеся деяний августейшего предка, Николай посчитал недопустимыми.
Возможно, самодержец был раздосадован подобным замечанием Пушкина: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, — вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика». Да, такое резкое и чёткое суждение Пушкина-историка претило императору, и не могло им быть ни понято, ни принято.
Друзья поэта стремились, чтобы «История Петра» увидела свет, а для этого убрали из рукописи спорные эпизоды. Через три года после смерти поэта цензура всё же разрешила её к печати. Однако издателя, рискнувшего опубликовать неоконченный труд, так и не нашлось.
Рукопись Пушкина при содействии Опеки, учреждённой над его имуществом и детьми, была возвращена вдове Наталии Николаевне.
Позже небольшие отрывки из пушкинского труда напечатал биограф поэта Павел Анненков. И так уж случилось, что рукопись «Истории Петра», не увидев свет и не получив читательского признания, вместе с огромной библиотекой поэта, отправлена была «в ссылку»: в подвалы казарм Конно-Гвардейского полка. Место хранения было временным, и, вероятно, считалось надёжным, так как находилось в ведении генерала Петра Петровича Ланского, командира Конно-Гвардейского полка и второго супруга Наталии Николаевны.
Но каким образом рукопись «Истории Петра» оказалась в подмосковной Лопасне? Как и все пушкинские автографы, книги, письма и документы она перешла по наследству к старшему сыну поэта — генералу Александру Александровичу Пушкину.
Он-то и почёл нужным перевезти их в своё имение Ивановское Бронницкого уезда. Часть наследия отца Александр Александрович на время оставил у сестёр Гончаровых, в усадьбе Лопасня-Зачатьевское. Ведь то была родная для него усадьба: в ней росли его дети, да и сам генерал любил в ней подолгу гостить.
Фамильному архиву, вернее, его части, вновь предстоял переезд. Все ящики и сундуки, где хранились рукописи и книги были тщательно пересмотрены, просушены и отправлены в Ивановское. Один из них каким-то образом затерялся, и остался на долгие годы пылиться на чердаке лопасненского дома, пока и не случилась (не забудем, благодаря канарейкам!) счастливая история обретения забытых пушкинских автографов.
Помимо самой «Истории Петра» (из тридцать одной пушкинских тетрадей уцелело двадцать две!) в сундуке оказались и редкостные семейные документы, переписка. Всё бесценное наследие было спасено благодаря Григорию Пушкину, внуку поэта.
«Рукопись Петра Андреевича Гринева доставлена была нам от одного из его внуков, который узнал, что мы были заняты трудом, относящимся ко временам, описанным его дедом». Столь промыслительно завершает Пушкин свою «Капитанскую дочку». Нет, не зря всё же уповал Александр Сергеевич на память и любовь неведомых ему просвещённых внуков!
Дом в Лопасне, как и подобает старинному особняку, — хранитель многих фамильных тайн. И уже раскрытых, и оставленных про запас для новых поколений. Каких только загадочных историй не случалось в его стенах! Помимо главной находки — рукописи «Истории Петра» на чердаке уже правнук поэта, подросток Григорий Пушкин, отыскал шкатулку с собственноручными записями великого прадеда…
Почти забыто: задолго до появления академического «собрата» в Петербурге, лопасненский особняк стал настоящим «Пушкинским Домом». А значит — и первым в России! Ведь в нем сберегались рукописи, дневник, библиотека поэта.
Обретённая в Лопасне «История Петра» — история становления новой России — стала национальным достоянием. И зримым воплощением пушкинской мечты.
06.06.2022
Специально для «Столетия»