Семён Ефимович Фрейштейн слыл бобылём. Да и право слово, скажите, как назвать мужчину, дожившего почти до сорока и не сделавшего ни единой попытки обзавестись семьёй?! Все потуги девочек-продавщиц из ювелирной лавочки, где трудился Семён, устроить личную жизнь столь завидного жениха разбивались о неприступность Семёна, словно волны Невы — о гранитный парапет набережной.

Семён был непреклонен: та — старомодно одевается, у этой — лицо, как у заезженной кобылы, та — чересчур молода, эта — чересчур стара… Тот факт, что Семён и сам был, мягко говоря, не красавцем — выдающаяся плешь, маленькие, поросячьи, близко посаженные глазки, тонкая ниточка губ — мужчина старался игнорировать: в наш век мужчин в разы меньше, чем женщин, и уж он-то, выдающийся огранщик тринадцатого разряда, достоин самого лучшего. Если уж не Памелы Андерсон, то уж Линды Евангелиста — как пить дать.

Годы шли, Семён становился всё мрачнее, и даже скорбный взгляд матушки-профессора на пенсии не мог заставить закоренелого холостяка изменить своим принципам.

Вот и вчера он блестяще отшил сотрудницу архива Степаниду Андреевну. Наговорил ей всяких гадостей: мол, и имя у неё смешное и отдаёт нафталином, и костюм мешковатый, и вообще — не для такой курицы орёл рос! Девушка даже, кажется, расплакалась… А Семён, чрезвычайно гордый собой, отправился пить чай и смотреть телевизор.

С утра на работу заскочил старинный приятель Серёга, работающий в ритуальном агентстве. Приволок мраморную глыбу, сказал, что какой-то не то бандит, не то депутат (а может, это было одно и то же лицо) ставил огромный памятник безвременно застреленному корешу, а остатки разрешил взять себе. Какой-то дорогой мрамор, итальянский, что ли… Серёге-то без надобности, а вот Сёме, поди, пригодится. Да и цена сходная…

Глыбу Семён разместил в домашней мастерской, оборудованной в одной из комнат сталинской «трёшки» и ежедневно, со священным трепетом и придыханием, любовался совершенством камня. Нежно-розовый, в тончайших белых и серых прожилках, камень, казалось, источал какой-то внутренний неземной свет…

Однажды Семён услышал голос. Звук шёл из ниоткуда, словно бы изнутри черепной коробки. Мелодичный, словно, колокольчик, он пел: «Семён, твоя судьба — в твоих руках! Возьми резец и создай, наконец, женщину твоей мечты! Покорную и послушную, не претендующую на блага земные и любящую тебя просто за сам факт твоего существования. Стань Творцом! Приблизься к Богу!».

И огранщик решился. Он заперся в мастерской и начал творить.

Спустя неделю прекрасная Галатея была готова. Высокая грудь, тончайшая талия, длинные ноги, крутые бедра… Изящная, лёгкая, словно птичка… Казалось, ещё немного — и она взлетит, воспарит над этим бренным миром. Семён осторожно протянул руку и коснулся щеки своего творения. Девушка удивлённо заморгала огромными, трепетными, словно у лани, глазами, будто просыпаясь, улыбнулась Семёну и произнесла тем самым голосом-колокольчиком:

«Здравствуй, мой Создатель и Повелитель! Отныне я навеки -твоя раба!». «Вот оно какое — счастье!» — зачарованно подумал холостяк.

Прошло два года. На кухне «сталинки», бормоча: «Виски, кола, королева танцпола…», раскрашенная, словно предводитель апачей перед боем, девица упорно пыталась втиснуть необъятные складки живота в леопардовые лосины сорок шестого размера. Лосины угрожающе трещали, но девицу это не останавливало. С каменным упорством она вновь и вновь запихивала упрямый живот во вместилище, явно не предназначенное для подобных габаритов.

— Гала, да господь с тобой, какая дискотека? Какой клуб?! — суетился вокруг Семён Ефимович — Ты взрослая замужняя женщина, а ведёшь себя, словно недоразвитый подросток!

— Изыди, душнила! — девица окинула мужа презрительным взглядом и сплюнула шелуху от семечек в вазу богемского стекла. — Ты у меня лучшие годы отнял, деспот и… как это… арбузер…не, абьюзер, вот!

--Гала, но позволь! Какие лучшие годы! Ты же была камнем, просто камнем! — пытался оправдаться Семён

--Вот…Теперь ты обвиняешь меня в безэмоциональности — Гала скривила накачанный гиалуроновой кислотой по последней моде ротик — И вообще: тебе всегда была нужна только моя внешность, тебе плевать на то, что у меня в душе, вот тут, в сердце… Думаешь, оно тоже каменное?!

Сёма растерянно топтался, не в силах возразить хоть что-то… Гала, меж тем, продолжила:

— Ты, сволочь, пытался перекроить меня под свои тупые стандарты… А давай я тоже, а?! — Девица схватила лежащий на кухонном столе резец и двинулась на Семёна. Тот в ужасе закрыл лицо руками…

Трель будильника прозвучала как раз вовремя. Семён битых пятнадцать минут пытался унять колотящееся сердце.

В обед он позвонил Степаниде Андреевне:

— Степанида? Стеша… Простите меня великодушно, я вёл себя, как последний болван и готов загладить свою вину перед вами. Может, сходим куда-нибудь сегодня? На ваш выбор… У вас прекрасный вкус, я уверен!