Начиная с Царского Села, складывался семейный уклад Пушкиных. Радость общения после вдохновенных поэтических трудов выпадала другим. А Натали довольствовалась часами одиночества, когда муж исписывал лист за листом день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем. Преувеличение? Вряд ли. Хотя нечто подобное можно прочитать и у Александры Петровны Араповой. Старшая дочь Наталии Гончаровой от второго брака, родившаяся спустя 8 лет после смерти Пушкина, крестница Николая I, фрейлина императорского двора, оставила воспоминания о своей матери «Наталия Николаевна Пушкина—Ланская: К семейной хронике жены А.С. Пушкина», основанные, по её собственному признанию, на семейных преданиях. Она писала их, уже перешагнув шестой десяток лет, с уверенностью очевидца, верить которому, согласитесь, не приходится. Впрочем, судите сами:
«Когда вдохновение сходило на поэта, он запирался в свою комнату, и ни под каким предлогом жена не дерзала переступить порог, тщетно ожидая его в часы завтрака и обеда, чтобы как-нибудь не нарушить прилив творчества. После усидчивой работы, он выходил усталый, проголодавшийся, но окрылённый духом, и дома ему не сиделось. Кипучий ум жаждал обмена впечатлениями, живость характера стремилась поскорей отдать на суд друзей-ценителей выстраданные образы, звучными строфами скользнувшие с его пера.
С робкой мольбой просила его Наталья Николаевна остаться с ней, дать ей первой выслушать новое творение. Преклоняясь перед авторитетом Карамзина, Жуковского или Вяземского, она не пыталась удерживать Пушкина, когда знала, что он рвётся к ним за советом, но сердце невольно щемило, женское самолюбие вспыхивало, когда, хватая шляпу, он со своим беззаботным, звонким смехом объявлял по вечерам: „А теперь пора к Александре Осиповне на суд! Что-то она скажет? Угожу ли я ей своим сегодняшним трудом?“
— Отчего ты не хочешь мне прочесть? Разве я понять не могу? Разве тебе не дорого моё мнение? — и её нежный, вдумчивый взгляд с замиранием ждал ответа.
Но, выслушивая эту просьбу, как взбалмошный каприз милого ребёнка, он с улыбкою отвечал:
— Нет, Наташа! Ты не обижайся, но это дело не твоего ума, да и вообще не женского смысла.
— А разве Смирнова не женщина, да вдобавок и красивая? — с живостью протестовала она.
— Для других — не спорю. Для меня — друг, товарищ, опытный оценщик, которому женский инстинкт пригоден, чтобы отыскать ошибку, ускользнувшую от моего внимания, или указать что-нибудь, ведущее к новому горизонту. А ты, Наташа, не тужи и не думай ревновать! Ты мне куда милей со своей неопытностью и незнанием. Избави Бог от учёных женщин, а коли они ещё за сочинительство ухватятся, — тогда уж прямо нет спасения! Вот тебе мой зарок: если когда-нибудь нашей Маше придёт фантазия хоть один стих написать, первым делом выпори её хорошенько, чтобы от этой дури и следа не осталось!
И, нежно погладив её понуренную головку, он с рукописью отправлялся к Смирновой, оставляя её одну до поздней ночи со своими невеселыми, ревнивыми думами».
Кому из них верить больше, и верить ли вообще, споры идут по сей день. Признаюсь, историям, исходящим от дочерей, не присутствовавших, не слышавших, не видевших, большой веры нет. Сразу вспоминается Анна Керн. Она тоже, правда, много раньше свидетельствовала, что Пушкин был невысокого мнения о женском уме. И складывается впечатление, что Арапова «подыгрывает» и ей, и себе, сочиняя диалоги поэта с обиженной Натальей Николаевной. С точки зрения реальности и правдивости «пушкинские картинки», нарисованные спустя десятилетия, таковы, что им позавидовал бы Иван Александрович Хлестаков. Вот О.Н. Смирнова, дочь А.О. Смирновой, выписывает прелюбопытную историю царскосельских времён:
«Раз, когда Пушкин читал моей матери стихотворение, которое она должна была в тот же вечер передать Государю, жена Пушкина воскликнула: „Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!“ Он сделал вид, что не понял, и отвечал: „Извини, этих ты не знаешь: я не читал их при тебе“. — „Эти ли, другие ли — всё равно. Ты вообще мне надоел своими стихами“. Несколько смущённый, поэт сказал моей матери, которая кусала себе губы от вмешательства: „Натали ещё совсем ребёнок. У неё невозможная откровенность малых ребят“. Он передал стихи моей матери, не дочитав их, и переменил разговор».
Ещё пара живописных рассуждений о Пушкине, представленных на всеобщее обозрение «опытной пересказчицей» Александрой Петровной Араповой:
«Считать Пушкин не умел. Появление денег связывалось у него с представлением неиссякаемого Пактола, и быстро пропустив их сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся исчезновением. — Карты неудержимо влекли его. Он зачастую давал себе зарок больше не играть, подкрепляя это торжественным обещанием жене, но при первом подвернувшемся случае благие намерения разлетались в прах, и до самой зари он не мог оторваться от зелёного поля.
Часто вспоминала Наталья Николаевна крайности, испытанные ею с первых шагов супружеской жизни. Бывали дни, после редкого выигрыша или крупной литературной получки, когда мгновенно являлось в доме изобилие во всём, деньги тратились без удержа и расчёта, — точно всякий стремился наверстать скорее испытанное лишение. Муж старался не только исполнить, но предугадать её желания. Минуты эти были скоротечны и быстро сменялись полным безденежьем, когда не только речи быть не могло о какой-нибудь прихоти, но требовалось всё напряжение ума, чтобы извернуться и достать самое необходимое для ежедневного существования.
Некоторые из друзей Пушкина, посвящённые в его денежные затруднения, ставили в упрёк Наталии Николаевне её увлечение светскою жизнью и изысканность нарядов. Первое она не отрицала. Но всегда упорно отвергала обвинение в личных тратах. Все её выездные туалеты, всё, что у неё было роскошного и ценного, оказывалось подарками Екатерины Ивановны (Загряжской, фрейлины, тётки Нат. Ник-ны). Она гордилась красотою племянницы; её придворное положение способствовало той благосклонности, которой удостоивала Наталью Николаевну царская чета, а старушку тешило, при её значительных средствах, что её племянница могла поспорить изяществом с первыми щеголихами».
Но, как видим, даже ничуть не симпатизирующая Натали умная, с «острым язычком» А.О. Смирнова-Россет свидетельствует, что видела жену Пушкина с книгой в руках. А ещё известно, что жене случалось переписывать черновики Пушкина и необходимые ему документы. Поговаривают, что её рукой сделан беловой вариант для издания «Домика в Коломне», что она сняла для Пушкина копию с «Секретных записок Екатерины II» и сделала выписки из «Журнала дискуссий». Действительно, он дал ей переписать французский текст екатерининских записок. Она переписала 9 страниц, но ошибок оказалось столько, что Пушкин просил далее не продолжать. Что касается её письменного русского, то, судя по дошедшему до нас письму, он был ещё хуже.
Конечно, не бог весть что, и тем не менее Натали, не будем забывать, всё же жена, а не секретарь.
А что сам Пушкин в эту пору? Его амбициозное желание заполучить в жёны юную красавицу сыграло с ним злую шутку. Оказалось, что такую жену, изумившую большой свет, нельзя держать на мансарде. Впрочем, как помним, прежде всего он сам желал видеть свою «мадонну» в великосветском кругу.
Наталью Гончарову чаще всего изображали на портретах в полупрофиль. Что художники хотели скрыть таким хитрым способом!
Жена прародителя современного русского литературного языка Александра Пушкина Наталья Гончарова когда-то считалась одной из красивейших женщин в мире. Убедиться в этом мы можем, только рассматривая ее портреты авторства великих художников. Но вот ведь интересная штука: на большинстве этих полотен возлюбленную поэта изображали в полупрофиль, и на то были свои причины!
Главная муза Пушкина имела особенность внешности, о которой сегодня знают только единицы. Оказывается, у жены Александра Сергеевича Пушкина Натальи Гончаровой было легкое косоглазие, которое сейчас можно разглядеть разве что на портрете Гончаровой, написанном Александром Брюлловым.
К слову, самого Александра Сергеевича Пушкина эта изюминка Натальи лишь восхищала. Чего только стоят воспоминания литературного критика и поэта Петра Вяземского: он рассказывал, как Александр Сергеевич ласково иногда называл свою жену «моя косая Мадонна».
Эту особенность во внешности роковой женщины в жизни поэта, ради которой он погиб на дуэли с Дантесом, отмечали и многие другие ее современники. Так, врач и мемуарист Станислав Моравский после встреч с женой Пушкина назвал ее очень красивой, но при этом не смог не упомянуть, что ее правый глаз действительно слегка косил, причем наружу.
«Лицо было чрезвычайно красиво, но меня в нем, как кулаком, ударял всегда какой-то недостаток рисунка. В конце концов я понял, что, не в пример большинству человеческих лиц, глаза ее, очень красивые и очень большие, были размещены так близко друг к другу, что противоречили рисовальному правилу: один глаз должен быть отделен от другого на меру целого глаза», — вспоминал Моравский.
Сейчас сложно утверждать наверняка, какая офтальмологическая проблема была у Натальи Гончаровой. Однако чаще всего расходящееся косоглазие формируется при близорукости. Как бы там ни было, эта особенность во внешности Гончаровой явно добавляла ей шарма: неспроста же у Натальи было столько поклонников, а сам Пушкин когда-то поплатился собственной жизнью из-за любви к ней!