Настоящий ветеран всегда был скуп на слова. Старался не вспоминать и не рассказывать о том, что пережил. Не любил эти праздники, не стоял перед зеркалом со своими наградами, не ходил на парады. Он избегал салютов и маршей, не считал себя героем, не возносился и не ждал никаких почестей. Настоящий ветеран хотел лишь забыть то, что забыть человеку невозможно. Хотел не помнить то, что въелось в память и терзало, рвало на части. У настоящего ветерана внутри была дыра. Часто он заполнял ее алкоголем. В редкие минуты своей жизни, когда он все-таки заговаривал о войне — он много матерился, он плакал. Погружаясь в этот кошмар, он с трудом выныривал оттуда на свет. Ведь надо было как-то дальше существовать — вопреки своему прошлому.

Настоящий ветеран ненавидел правду той войны. Он не мнил себя освободителем, не гордился подвигами. Равнодушно, с отупленным чувством отмечал про себя, что остался каким-то образом жив. А его товарищи нет. Думал иногда, наверное, почему его товарищи нет, а ему повезло. Ответом было что-то саднящее внутри, заноса в ноющей душе, от которой невозможно избавиться. Настоящий ветеран был с подорванным здоровьем. Редко доживал до старости. С разрушенной психикой. С глубокой травмой до могилы, которая становилась ему порою облегчением, ибо ни один человеческий разум не может вместить в себя то, что было на той войне.

Настоящий ветеран прекрасно помнил, что в атаку бежали с отборной бранью. Так было меньше страшно. Помнил, как ненавидели и боялись Сталина, но еще больше ненавидили своих командиров, которые считали солдат за расходный, восполняемый материал. Ветеран помнил, как теряли людей из-за садисткой жестокости, скудоумия, верноподданичества военноначальников.

Но кто расскажет о жестоких расправах солдатами над командирами после победы, когда по телевизору говорят, что воевала одна большая, дружная советская семья? Кто захочет слышать, что бояться надо было не только немца, но и стоявшего сзади с винтовкой русского, который стрелял в спину, если посмеешь не выполнить очередной бессмысленный приказ?

В окопах не молились. Не до молитв, когда вокруг рвутся бомбы, а твой товарищ, который еще 5 минут назад улыбался, вкусно затягивался едким дымом папиросы, и рассказывал тебе смешной случай из прошлой жизни, вдруг сполз, осел и держит в руках свои кишки. Смотрит на свои внутренности непонимающими глазами. Ещё дышит. Прерывисто хрипит. И в какой момент надо было прокричать: «За Сталина и с нами Бог!» — до того, как пустил пулю своему другу в лоб, чтобы тот не мучался или сразу после?

Настоящий ветеран помнил подлинную цену победы — врага завалили трупами. И не находил в этом ничего великого и возвышенного. И старался отгонять от себя страшный вопрос, который периодически, невольно всплывал откуда-то из глубины сознания: а могут ли быть оправданы такие жертвы?

Настоящий ветеран никогда не забывал, что та война — это нахождение по ту сторону отчаяния. Это предел всему. Это расчеловечивание. Это доносы, подлость на самом дне сознания, низость, грязь, разнузданность, предательства, бессмысленная и запредельная жестокость всех ко всем.

Кто эти люди, которые в приподнятом настроении, обвешашвись с ног до головы медалями, ходили все эти годы по школам и с пафосом рассказывали о своих подвигах? Кто эти люди, которые радовались, когда видели в мирное время в День Победы на улицах полевые кухни, детей в пилотках, коляски в виде танков и разноцветные салюты над головами подвыпивших, улюлюкающих людей? Предлагаем каждому ответить на этот вопрос самостоятельно и честно — кто они и чем они занимались в 40-е годы.

Чтобы сегодня сказали настоящие ветераны, узнав, что их потомки превратят кровавое побоище, унесшее жизни десятков миллионов людей, в безобразный культ? А как бы отреагировали, узнав, что их внуки и правнуки превратятся в тех, против кого они воевали?

И что спустя 77 лет рядом с портретом деда, который неподъемной ценой освобождал Киевщину будут нести портрет его внука, который снова пришёл туда, но уже в роли грабителя, насильника и убийцы?

Что же вы натворили, потомки?