Этот день начался необычно рано. Начался не с ленивого потягивания и еле слышного подскуливания с целью, как бы случайно, разбудить хозяев, и не с неторопливых Элиных шагов по лестнице вниз с единственным намерением взять на комоде возле входной двери поводок и объявить Басе: «Пойдём гулять!»
Нет, всё началось совсем по другому. Было ещё серо за окном, когда раздалась тревожно непрекращающаяся трель звонка, и Эля торопливо сбежала по лестнице вниз и, спросив кто там, нажав на кнопку домофона, открыла дверь. В квартиру ворвалась тревога, тревога тяжёлая, безысходная, граничащая с паникой. Тревога была не одна, её принёс Владимир.
Владимир изредка появлялся в доме. Появлялся как водоворот в тихой заводи, захватывающий в своё кружение и листья, тихо плавающие по воде, и щепки, травинки, насекомых, падающих в воду с высокого берега. Так же и Владимир появлялся в этой уютной тихой квартире, чтобы всех растормошить, заторопить, захватить своей деятельностью и так же быстро улететь дальше по делам… дела…дел… Так слышалось Басе.
Из всех скороговорок она улавливала знакомые слова и нерешительно помахивала хвостом, ожидая в сторонке своей порции ласки и внимания. Она полюбила Владимира всем собачьим сердцем в первый же его визит. От него, кроме фонтана жизненной энергии, исходил мощный запах чего-то родного и близкого, запах чем-то неуловимо напоминающий Нину и Сашу, и даже саму Элю, неповторимую и единственную, которую Бася беспрекословно выбрала в хозяйки ещё тогда, когда Эля принесла её, всю переломанную судьбой и машиной, в эту квартиру.
Но сейчас Бася, почувствовав неладное, тихо сидела в стороне и не решалась подойти ни к Владимиру, ни к Эле. Она пыталась понять своим собачьим умом о чём с тревогой говорят близкие ей люди. Она поднимала уши при каждом произношении имени Нина и оглядывалась по сторонам, но Нины, дочери Эли и Владимира, не было дома. Она ушла несколько дней назад вместе с Женей, своим другом, который легко подхватил чемодан Нины, а она сама сказала выходя: «Пока, Бася!»
И вот сегодня Бася напряжённо слушала и пыталась понять, почему про Нину говорят с такой тревогой, связывая это родное имя с непонятными словами — катастрофа, операция, позвоночник, кома, травма, жизнь. Она своим собачьим чутьём чувствовала, что именно с Ниной что-то случилось. И, когда ушёл Владимир, Бася села рядом с застывшей у стола Элей, положила ей на колени голову и тоже застыла, изредка поднимая взгляд и видя стеклянные, обращённые куда-то вдаль, сквозь пространство и время, глаза.
Наконец Эля, с трудом выдернув себя из прострации, позвонила по телефону, и тут же пришла соседка Оля и привела глупышку Маруську, которая ничего не замечая, начала тыкаться носом в Элины руки и, перебегая от Эли к Оле и назад, звать хозяек на утреннюю прогулку. Настал длинный тревожный день с бесконечной вереницей визитов и звонков, на протяжении которого Бася пыталась поймать отрешённый Элин взгляд, но каждый раз, поняв, что подошла невовремя, возвращалась на место.
В тревоге прошли несколько дней, затем Эля ожила. Ожила, собрала чемодан и так же, как и Нина, ушла, сказав: «Пока, Бася!» И Бася осталась одна… Ну конечно не совсем уж одна, в доме проживают ещё два кота, Симик и Лысый, и кошка Лизка. Но эти ушастые мало интересовали Басю, день они в основном спали и не попадались Басе под ноги даже тогда, когда она, поджав хвост, и, замирая от этой вседозволенности, хромая поднималась по лестнице на второй этаж в Элину спальню. Коты, оккупировавшие Элину кровать, нехотя поднимали сонные моськи, но не увидев ничего для них интересного, укладывались поудобнее и опять засыпали.
Утром приходила Оля с Маруськой и выводила их гулять на пустырь, затем кормила их и кошачье племя, и уходила на работу до вечера, оставляя с Басей Марусю. Басе не было скучно, она даже иногда играла с Марусей, она ела и спала, и гуляла, как всегда по расписанию, но тоска не покидала её сердце, и Бася, устав от этой тоски, садилась в прихожей перед входной дверью, и тихонько выла, так тихо, как выла в далёком щенячестве, когда Эля, не отходившая от Баси все долгие полтора месяца, которые она была в гипсе, вдруг устроилась на работу и стала уходить из дома, оставляя подросшую собаку одну. Но потом Бася выросла совсем, стала взрослой собакой, и детские страхи перед одиночеством растаяли. Но вот сейчас эти страхи вдруг вернулись, и Бася, сев в прихожей на коврик, тихонько плакала, совсем по щенячьи, не стесняясь Маруси, которая ничего не понимая, только таращила на Басю свои чёрные бусины глаз.
Прошёл месяц, потянулся второй. За это время несколько раз появлялась Эля, и даже раза три ночевала дома, и от неё пахло Ниной, лекарствами и больницей. И запах этот напоминал Басе врачей, которые когда-то оперировали и лечили её, Басю. И она, несмотря на пессимизм окружающих, встала, и теперь не только ходит на своих, собранных из кусочков, лапах, но и бегает и прыгает.
Приехал Женя, который теперь ночует в квартире с Басей, и Басе от этого спокойнее, тем более, что, если ночью, её уж совсем одолевает тоска, то Женя запускает собаку в комнату Нины. И тогда Бася лежит на ковре возле Нининой кровати и, тяжело вздыхая, думает: «Ну и пусть Нина поругает меня за то, что я нарушила запрет и лежу на ковре. Зато здесь такой свежий Нинин запах исходит от её чемодана, который так и стоит неразобранным в уголке, от её вещей, лежащих на диване, от её постели и даже от парфюмерного столика, который раньше так не нравился Басе. И уж Бася знает точно, что надо только ещё немного подождать, и тогда услышишь, как застучат во дворе под окном Нинины каблучки, и Бася побежит к двери, в нетерпении стуча хвостом о шкаф, в упоении слушая приближающиеся шаги.
«Ну и пусть поругает», вздыхает Бася, и, положив на лапы голову, засыпает.