Двое полицейских, поддерживая Виллиса Коу, провели его к накрытому одеялом телу. Темно-коричневая полоса начиналась в пятидесяти ярдах от тела и исчезала под одеялом. Коу слышал, как один из зрителей сказал: «Ее отбросило сюда. Ужасно.» Он не хотел, чтобы ему показывали его дочь.
Но нужно было провести опознание, и поэтому один из полицейских крепко держал его, а другой опустился на колени и отбросил одеяло. Он узнал нефритовый кулон, который подарил ей на окончание школы. Больше ничего узнать было невозможно.
- Это Дебби, — сказал он, отворачиваясь.
«Почему это случилось со мной? — думал он. — Я же не отсюда, я не один из них. Это должно было произойти с человеком.»
- Ты сделал укол?
Он поднял голову от газеты и попросил повторить.
- Я спросила, — негромко сказала Эстелла. — Принял ли ты инсулин?
Он бегло улыбнулся, поняв ее озабоченность и нежелание вторгаться в его горе, и сказал, что сделал укол. Жена кивнула и сказала:
- Пойду наверх, лягу. Ты идешь?
- Чуть позже.
- Снова уснешь в кресле и упадешь.
- Не беспокойся. Скоро приду.
Она постояла, глядя на него, потом повернулась и начала подниматься по лестнице. Он вслушивался в обычные звуки наверху — шум в туалете, журчание воды в раковине и скрип двери шкафа. Вот пружины постели об’явили, что Эстелла легла. Тогда он переключил телевизор на тридцатый канал, пустой, и убрал звук, чтобы не слышать шуршания «снега».
Несколько часов он сидел перед телевизором, прижав руку к экрану, в надежде, что пронизывающие руку электроны позволят ему увидеть сквозь плоть чуждые кости.
В середине недели он спросил у Харви Ротхаммера, сможет ли он взять отгул в четверг и с’ездить в Фонтану, в больницу к сыну. Ротхаммер был недоволен, но не отказал. Коу потерял дочь, а сын на девяносто пять процентов недвижим, лежит в специальной постели, и нет никакой надежды, что он когда-либо сможет ходить. Поэтому он сказал, что Коу может взять выходной, но он не должен забывать, что апрель на носу, а для бухгалтера это горячее время. Виллис Коу заверил его, что знает об этом.
В двадцати милях к востоку от Сан-Димаса автомобиль вышел из строя, и Коу сидел за рулем в одуряющем зное и смотрел на пустыню, пытаясь вспомнить, как выглядит поверхность его родной планеты.
Его сын, Джилван, прошлым летом отправился на каникулы к другу в Нью-Джерси. Друзья устроили импровизированный бассейн на заднем дворе. Джил нырнул и ударился о дно; он сломал позвоночник.
К счастью, его сразу вытащили, и он не успел захлебнуться, но нижнюю часть тела у него парализовало. Он мог двигать руками, но не пальцами. Виллис с’ездил на восток, перевез сына в Калифорнию, и вот Джил лежит в больнице в Фонтане.
Он смог вспомнить только цвет неба. Ярко-зеленый, прекрасный. И существа, которые не были птицами: они скользили, а не летали. Больше он ничего не мог вспомнить.
Машину отбуксировали в Сан-Димас, но в гараже не было нужных запчастей, и за ними послали в Лос-Анжелес. Коу оставил машину и добрался домой автобусом. В эту неделю он так и не повидал Джила. Счет за ремонт автомобиля составил двести восемьдесят шесть долларов сорок пять центов.
В марте постоянные ветры в Южной Калифорнии улеглись. К концу недели пошел дождь, не такой сильный, как в Бразилии, где капли сливаются друг с другом и где, бывает, люди захлебываются под дождем. Но достаточно сильный, чтобы протекла крыша. Виллис Коу и Эстелла не спали всю ночь, затыкая полотенцами щели у плинтусов в гостиной; но, по-видимому, щели были где-то в середине крыши, потому что вода протекала повсюду.
На следующее утро он почувствовал, что его душевные силы на исходе, и расплакался. Эстелла услышала — она сушила промокшие полотенца — и вбежала в гостиную. Коу, закрыв лицо руками, сидел на мокром ковре, пропахшем плесенью. Эстелла села рядом с ним, обняла его и поцеловала. Он плакал долго, а когда перестал, у него горели глаза.
- Там, откуда я пришел, дождь идет только по вечерам, — сказал он ей. Но она не поняла.
Позже, когда до нее дошел смысл его слов, она вышла погулять и подумать, что делать с мужем.
Он ушел на берег. Оставил машину на стоянке, закрыл ее и прошел на пляж. Почти час он бродил по пляжу, подбирая куски матового стекла, обкатанные океаном. Наконец лег и уснул.
Снилась ему родная планета, и, может быть потому, что солнце стояло высоко, а океан успокоительно шумел, он сумел вспомнить многое. Ярко-зеленое небо, скользящие существа весело наклоняются над головой, бледно-желтые огоньки вспыхивают, отлетают и теряются из виду. Он был в своем обычном теле; множество ног равномерно двигались, неся его через туманные пески; чувствовался аромат незнакомых цветов. Он знал, что родился в этом мире, вырос здесь и затем…
Сослан.
Своим человеческим умом Виллис Коу понимал, что был сослан за что-то ужасное. Он приговорен к этой планете, к Земле, за преступление. Но за какое именно, он не мог вспомнить. И во сне он не чувствовал никакой вины.
Но когда он проснулся, человеческое вернулось, нахлынуло на него, и он почувствовал вину. Он жаждал вернуться туда, расстаться с этим ужасным телом.
- Я не хотел идти к вам, — сказал Виллис Коу. — Это глупо. Если я пришел, значит, есть основания для сомнений. А я не сомневаюсь…
Врач улыбнулся, помешивая какао в чашке.
- Значит, вы пришли… по настоянию вашей жены?
- Да. — Он уставился на свои башмаки. Эти коричневые ботинки он носил уже три года, но никак не мог к ним привыкнуть: они жали, а большие пальцы как будто резало тупым ножом.
Врач осторожно положил ложечку на клеенку и отхлебнул какао.
- Послушайте, мистер Коу. Я хочу помочь вам. Говоря о помощи, добавил он торопливо, — я не имею в виду изменение ваших взглядов или отказ от вашей веры. Ни Фрейд, ни Вернер Эрхард, ни сайентология не смогли полностью убедить меня, что существует «реальность», нечто данное и неизменное, константа. Пока вера в иное не приводит человека в сумасшедший дом или в тюрьму, почему она должна быть менее приемлема, чем-то, что мы называем реальностью Если это делает вас счастливым, верьте. Просто я хотел бы узнать суть вашей веры. Как это звучит для вас?
Виллис Коу старался улыбнуться в ответ:
- Неплохо для начала. Только я слегка нервничаю.
- Успокойтесь. Я действительно заинтересовался.
Виллис распрямил скрещенные ноги и встал.
- Ничего, если я пройдусь по кабинету? Я думаю, это поможет. — Врач кивнул, улыбнулся и показал на какао. Виллис Коу покачал головой. — Это не мое тело. Я осужден жить в человеческом облике, и это убивает меня.
Врач не просил раз’яснений.
Виллис Коу был маленького роста, с редеющими волосами и слабым зрением. Ноги у него болели, и он постоянно нуждался в носовом платке. Лицо его было изрезано морщинами от тревог и печалей. Он рассказал врачу все. Потом заключил:
- Я думаю, на эту планету ссылают за преступления. Я думаю, что все мы пришли из других миров, с других планет, где мы неправильно вели себя. Земля — это тюрьма, а мы сосланы сюда жить в этих ужасных телах, которые разлагаются и дурно пахнут, изнашиваются и умирают. Такова наша кара.
- Но почему вы знаете об этом, а больше никто не знает? — Врач отодвинул остывшее какао.
- Должно быть, мне дали неисправное тело, — сказал Виллис Коу. Немного лишних мучений — знать, что я чужак, что нахожусь в тюрьме за какое-то преступление, которое не могу вспомнить. Каким ужасным оно должно быть, если я заслужил такой приговор!
- Вы читали Франца Кафку, мистер Коу?
- Нет.
- Он писал о людях, которые осуждены за преступления, природы которых они не знают. О людях, виновных в грехах, о которых они и не подозревают.
- Да, так и я себя чувствую. Может, сам Кафка чувствовал то же: наверное, и у него было неисправное тело.
- В том, что вы испытываете, нет ничего необычного, мистер Коу, заметил врач. — Сегодня очень многие не удовлетворены своей жизнью: мужчина как женщина, женщина как мужчина…
- Нет, нет! Я не это имел в виду. Я не кандидат на изменение пола. Говорю вам, я пришел из мира с зеленым небом, с туманными песками и огоньками, которые вспыхивают и улетают… У меня было много ног, и перепонка между пальцами, и это совсем не были пальцы… — Он замолчал в замешательстве.
Потом сел и тихо заговорил:
- Доктор, я живу как все. Часто болею, часто не могу оплатить счета. Моя дочь погибла в автокатастрофе, и я не могу вынести мысли об этом. Сын искалечен в расцвете лет и на всю жизнь останется таким. Мы с женой почти не разговариваем, мы не любим друг друга… если когда-то вообще любили. Я не лучше и не хуже других на этой планете. Об этом я и говорю: боль, отчаянье, постоянный ужас. Ежедневный ужас. Безнадежность. Пустота. Разве это человеческая жизнь? Говорю вам, есть лучшие места, другие миры, где быть человеком — не значит мучиться.
В кабинете врача становилось темно. Жена успела записать его на прием в последний момент, и врач принимал маленького лысеющего человека в самом конце дня.
- Мистер Коу, — сказал врач, — я выслушал вас и хочу, чтобы вы знали, что я почти разделяю ваши страхи. — Виллис Коу почувствовал облегчение. Кто-то хочет ему помочь. Если и не снять с него страшный груз знания, то хотя бы дать понять, что он не один. — Откровенно говоря, мистер Коу, продолжал врач, — я думаю, что у вас серьезный случай. Вы больны и нуждаетесь в интенсивном лечении. Я поговорю с вашей женой, если хотите, но мой совет вам — пройти курс лечения в соответствующей клинике…
Виллис Коу закрыл глаза.
Он плотно запер дверь гаража и законопатил щели тряпками. У него не нашлось достаточно длинного шланга, чтобы провести выхлопные газы прямо в машину, поэтому он просто открыл окна машины, завел двигатель и оставил его работать. Он сидел на заднем сидении и пытался читать «Домби и сына»: Джил однажды сказал, что эта книга должна ему понравиться.
Однако он не мог сосредоточиться на прочитанном и немного погодя попытался уснуть. Ему хотелось увидеть во сне мир, украденный у него, мир, который он больше никогда не увидит. Наконец сон охватил его, и во сне он умер.
Поминки были в «Лесной лужайке», и на них мало кто пришел. Был уикэнд. Эстелла плакала, и Харви Ротхаммер поддерживал ее и утешал. Но через плечо поглядывал на часы: приближался апрель.
Виллиса Коу положили в мягкую землю, и мексиканец с тремя детьми забросал его почвой чужой планеты. Мексиканец, который мыл посуду в ресторане, подрабатывал и на кладбище: иначе ему нечем было бы платить за квартиру.
Многоногий консул приветствовал вернувшегося Виллиса Коу. Коу перевернулся, посмотрел на консула и увидел над головой ярко-зеленое небо.
- Добро пожаловать назад, Плидо, — сказал консул.
Он выглядел очень печальным.
Плидо, который на далекой планете был Виллисом Коу, встал на ноги и осмотрелся. Дома.
Но он не мог молча наслаждаться этим моментом.
- Консул… скажите мне… что я сделал такое ужасное?
- Ужасное?! — Консул был ошеломлен. — Мы преклоняемся перед вами, ваша милость. Ваше имя пользуется большей славой, чем все другие. — В его словах звучало глубокое почтение.
- Тогда почему меня приговорили жить в страданиях на другой планете? Почему сослали отсюда на пытку?
Консул покачал головой, его грива развевалась на теплом ветерке.
— Нет, ваша милость, нет! Страдание — это то, что испытываем. Пытки вот все, что мы знаем. Только немногие, очень немногие, почитаемые и любимые расами всей Галактики, могут побывать в том мире. Жизнь там сладка по сравнению со всеми другими мирами. Вы еще не сориентировались… Все к вам вернется. И вы поймете.
И Плидо, который в лучшей части своей почти бесконечной, полной боли жизни был Виллисом Коу, вспомнил. Проходило время, и он вспоминал вечную печаль, в которой был рожден; он знал, что ему дали редчайшую награду из тех, что возможны в Галактике — несколько драгоценных лет в мире, где боль несколько слабее, чем повсюду.
Он вспоминал дождь, и сон, и песок под ногами, и океан, поющий свою ночную песню, вспоминал ночи, когда он ненавидел Землю.
И теперь ему иногда снятся приятные сны о жизни Виллиса Коу, жизни на планете радости.