Он лежал на спине, сильно запрокинув голову назад, и смотрел в небо. Кто там у классиков рассматривал небо над Аустерлицем? Леха плохо учился в школе, и ерундой, вроде русской литературы, никогда не заморачивался.
А тут вдруг накатило…
Господи, какое же здесь красивое небо! Бездонное. От неожиданного понимания этой бесконечности у него закружилась голова и перехватило дух. На самом деле Леха постепенно терял сознание от выливающейся из него крови. Она, как родник, сильными толчками билась из разодранного в клочья лехиного нутра, пропитывала все вокруг, будто он, Алексей Охрименко, собирался прорасти здесь целой тысячью корней.
Потом в небе он увидел Ленку. Ее светлые кудряшки смешно дрожали на ветру, выгоревшие брови и три маленькие веснушки ярко блестели на солнце. Малюсенькая Леночка, до плеча еле доставала, подпрыгивала, настойчиво махала руками и куда то его звала.
Они учились вместе с первого класса. Долговязый и тощий Леха, плакса и двоечник, сразу был взят ею под опеку. Миниатюрная и воздушная, самая красивая девочка в классе, она росла в шахтёрской семье с тремя братьями и обладала железным характером и стальной волей. Вечно избитого пьяным папашей Лешку ещё в семь лет она решила спасать. И спасала всю жизнь. Прятала от отцовского ремня и скакалки, вытаскивала из плохих компаний, писала ему шпаргалки, бесстрашно загоняла пьяного домой из гаражей, где и бомжи гулять боялись. А когда Леха вернулся из армии — здоровенный амбал, сто двадцать килограммов мышечной массы и почти два метра росту, то боялись уже его и все без разбору. Леночка же весело взяла его в мужья, устроила на работу в автомастерскую, посадила на сухой паек и выдавала двести граммов только по праздникам.
А вот ребёночка родить не могла, болела по женски. За лечением куда только не обращались. Крутые доктора в Киеве заломили столько, что им было не достать, даже если бы они продали почки всей их шахтёрской слободки. Вот Леха и подвизался на эту треклятую войну — денег достать для Ленки для своей. Лечить чтобы.
Алексей уж совсем было позабыл про огненную боль в животе, про кровь, которую старался задержать и запихнуть обратно. Он заулыбался и уж было пошёл за Леночкой… Но бредовые его размышления вдруг были резко прерваны увесистой оплеухой.
— Не спать! Глаза растопырил и быстро считаем до ста! Вслух!!!
Бездонное синее небо и Ленку в нем заслонил какой-то очкарик. Он и командовал, при этом больно шерудя в Лехином пузе.
— Твою ж …
Вместо привычного забористого мата Леха издал лишь слабый хриплый стон. Очкастый настойчиво мешал умирать. Вражина, и одет был в чужую форму !!!
Тонкие стеклышки холодно и бездушно сверкали в предрассветных лучах, сильные умелые пальцы ощупывали, давили, стягивали и бинтовали. И только уши… Огромные, почти прозрачные розовые уши смутно напоминали что-то из детства… Э, да они могли принадлежать только одному элементу!
— Лёнька, ты что ль?- еле выдохнул Леха.
— Я, я. Замолкни, убогий. Вот ведь угораздило…
Лёнька Дашевский с детства был ужастиком. Всю жизнь его обижали все, кому не лень. Отбирали бутерброды, ставили подножки, прятали его очки, приклеивали обзывалки на спину и так далее. Был он хилым, очкастым, ушастым и шибко умным. Отгребал всю жизнь по полной программе. А потом уехал. Все думали сгинул в лихие годинушки. Ан нет, вот ведь встретились.
Леонид Дашевский жил на рабочей окраине с мамой, и сколько себя помнил, совершенно не понимал и не принимал все вокруг. И пьяных соседей, и хилые хибарки с удобствами во дворе, побои, нищету и убогость как выбор. Мать его, очень хороший доктор, прибыла в эту глушь по распределению. Здесь воевал ее отец. И осталась, идеалистка. Она искренне жалела всех и вся, работала сутками, спасая мир. При этом спасти отдельно взятого Лёньку не считала нужным. Парень должен научиться справляться с трудностями, работать над собой, уметь договариваться. На постоянные синяки и ссадины смотрела скорбно, ставила примочки, лечила, но не вмешивалась.
С трудом дождавшись последнего звонка, Леонид рванул в Питер, к бабушке. почему-то именно там он чувствовал себя на своем месте. Вот ведь бывает же так, чтобы родиться и всю жизнь чувствовать себя другим, не отсюда, будто не должен ты быть частью всего вот этого!
С огромным трудом Леня все-таки пробился в медицинский, работал на скорой, писал доклады и статьи за деньги, и учился сутками. Как ненормальный.
На эту ужасную войну выехал в командировку, собирать материал по полевым ранениям, диссертацию заканчивал. И вот, спасаясь от очередного артеллиристкого обстрела, 21й век, ну кто бы в такое поверил!, он рухнул в воронку, где и увидел окровавленного мужика. Леху Охрименко. Одноклассника. Солдата с другой, вражеской стороны.
— А ты, знать, вражина за этих?!
Хрипел Леха, когда доктор Дашевский тянул его из ямы. Тащить стопудового Охру было очень неудобно, и Леонид смастерил из своего немецкого пуховика как бы подстилку. Фирменная вещь трещала, но пока выдерживала. Лёнька волок и чертыхался.
— Тупой ты, Охра. И всю жизнь тупым был. Ну при чем тут захватчики и ридна Украина?! Кто кого тут захватывает?! Ты забыл, как наши деды в этих окопах с немцами воевали?! На этой самой вот земле? Твой украинец, а мой вообще еврей. Его немцы по любому первым бы убили. А они вместе… И победили же!
— Леньк… а я ж тебя в школе кошмарил почем зря… Что ж ты меня на себе тянешь?!
— Вот балбес! Ну то когда… Малыми же были, бестолковыми. Ты молчи вот, тебе силы беречь надо. А я потащу, не мешай мне, клятва Гиппократа и все такое…
В воздухе опять засвистело и зашипело, в разные стороны огненными струями помчались черные осы, несущие смерть. Лёнька рухнул сверху на огромного Леху Охрименко, просто закрыв его собой.
Пара черных пуль тут же расчертили его спину.
Они лежали в поле, крепко обнявшись, и пот и кровь их смешивались вместе, склеивая их намертво, на всю жизнь. Уничтожая напрочь идеологию новой народной республики, территориальные претензии глав и федераций, перечеркивая всю суть страшной войны, где братья и одноклассники должны были убивать друг друга.
Раненый Лёнька, сцепив зубы, все равно полз и тащил. Леха, ревя от боли, подтягивался на руках, и помогал как мог. В тот момент он не думал ни о чем, он сам должен был вытащить очкарика, он старался. Из последних сил он отталкивался от жирной земли, греб, полз, лез и решительно не собирался умирать.
На самом лучшем в мире черноземе оставался алый человеческий след.
Они оба были уже без сознания, когда их нашли обычные мирные жители. То ли мужики сбились с пути, то ли звезды так легли, но их переодели и привезли в обычную больницу. И самый обычный рядовой хирург их штопал, переливал им кровь из последних запасов, собирал из лоскутков лехин живот, отчикав по дороге кучу негодных уже внутренностей. И они выжили.
Ленька пришел в себя и проработал в этой сельской больнице потом еще полгода, наплевав на диссертацию. Видно недаром он был сыном своей мамы. И помог выбить им врачей в штат, и достать оборудование, и лекарств из какого то там международного фонда.
И примчала прямо туда, к ним в больницу Леночка. Ухаживала за ними обоими, кормила бульончиками, драила полы в их палате, наводя стерильность. Орала на идиота Леху, который чуть не помер на этой ужасной войне, и на кой он вообще на нее поперся, ничего ей не рассказав. И плакала, и гладила их обоих по стриженным бошкам, и молилась в старенькой церквушке божьей матери, и благодарила, что выжили, и главное — что смогли остаться людьми.
А однажды по дороге из церкви увидела пацаненка. Совсем маленький, сироткой вот остался, живёт пока при храме. Кормят люди добрые, а так ничейный.
Мелкий был ужасно худым, на его остренький мордочке огроменными блюдцами сверкали темные глазищи. Его маленькая ручка мигом доверчиво пристроилась в Лениной натруженной руке.
Домой Алексей с Леной возвращались уже с сыном.
И с тех пор, в старой огромной квартире в Питере, под самый Новый Год, в час, когда все семьи в мире собираются вместе, как обычно, раздается телефонный звонок:
— Але! Лёньк! Человечище, слышь… С Новым Годом, братан! Ты это… Приезжай к нам. Мы ждём тебя. Всегда!