Надюшка решила изменить свою внешность. А что? Возраст 55+ - самое время, чтобы начать новую жизнь. Дети выросли, а личного счастья хочется. Что бы такое предпринять, чтобы и красиво было, и чтоб в глаза сразу бросалось, и чтобы все ахнули от восторга.

А особенно он, Герман Валентинович, вдовец с пятого этажа, одинокий интеллигентный мужчина, кандидат наук каких-то, каких неважно, потому, что не это в мужчине главное. Главное — это забота и уважение к женщине. Герман Валентинович как раз этими качествами и обладал- всегда здоровался, раскланиваясь, при входе и выходе открывал дверь, пропускал даму вперед, в лифт наоборот входил первым, выходил последним. Очень галантный мужчина. И Надюшка положила на него глаз.

Но поскольку себя она считала не очень привлекательной, а читать стихи в лифте чтобы раскрыть свой внутренний мир, Надюшка не осмеливалась, вдруг спугнешь, поэтому она решила слегка изменить свою внешность, чтобы Герман Валентинович обратил на нее внимание не как на соседку с шестого этажа, а как на женщину, которая хочет любви, несмотря на свой пенсионный возраст.

За советом она приехала ко мне, аж за 60 км от Питера. Тут же нарисовался сосед Жора, у него просто нечеловеческий нюх на такие мероприятия.
Какие будут предложения, бросила Надюшка клич, и мы наперебой с Жорой стали предлагать:
— Проколи пупок.
— А как он увидит?
— А ты войди с ним в лифт…
— С кем? С пупком?
— Нет, с Германом твоим, расстегни пальто, подними блузку и покажи ему жемчужину в пупке.
— Совсем ку-ку что ли. Он воспитанный человек, кандидат наук.
— Тогда татушку можно наколоть. Надя+Гера равно
— Где, на лбу что ли? Мне же надо чтобы видно было…
— Побрей брови или голову, или то и другое одновременно. Точно мимо не пройдет, обратит внимание.
— Да уж, улица, асфальт, кеды и трико, бритую башку видно далеко.
— А что? Броско- ярко, точно заметит.
— Не, это все не то.

И тут Жоре приходит гениальная мысль:

— У Танюшки полно картошки, везешь в город килограммов пять-семь, и у себя в подъезде как бы нечаянно рассыпаешь пакет с картофелем, он в силу воспитания точно кинется помогать собирать, а ты ему стихи Цветаевой — «Быть нежной, бешеной и шумной, так жаждать жить!», или Ахматову — «Сердце бьется ровно, мерно. Что мне долгие года!». И все. Дальше вы идете к тебе, чай с блинчиками, или вареники с картошкой, и он сражен твоим гостеприимством, вкусным кормом и уютным домом.

— Это вариант, конечно, тем более блинчики с творогом у меня вкусные получаются, только как мне его подкараулить, да еще с пакетом картошки не оплошать впопыхах?

— Это вопрос разработки и планирования, — сказал Жора, и они весь день чертили схемы, разрабатывая планы А, В и С. К вечеру сценарии были готовы и утром Надюшка уехала разыгрывать спектакль по одному из трех сценариев. Одним словом, как пойдет…

Несколько дней от нее не было никаких вестей, а потом вдруг звонит и спрашивает нет ли у меня агента по недвижимости чтобы квартиру сдать. А как картошка, спрашиваю я. Так вот в картошке то все и дело. Короче, вернувшись от меня, она стала претворять в жизнь Жорин план.

Положила в сумку из Призмы килограмм семь картошки и стала ждать в кустах, когда выйдет Герман. Как только открывалась дверь парадной (в Питере, кто не знает- парадные, а не подъезды), она неслась с мешком картошки наперевес, чтобы как бы невзначай столкнуться с Германом, рассыпать картошку и пока он будет помогать ей собирать рассыпавшийся картофель, она добьет его стихами Цветаевой, Ахматовой или своими собственными. Но каждый раз из парадной выходил кто-то другой. Так продолжалось несколько дней…

А вот вчера все-таки они встретились. Надюшка в очередной раз сидела в засаде и как только стала открываться дверь, рванула туда на всех парах, по дороге столкнувшись с каким-велосипедистом. Картошка выпала у нее из рук и рассыпалась, из парадной вышла незнакомая женщина, помогла все собрать, а одну подгнившую они в сумку не стали класть, мол, нафига она нужна, гнилушка эта.

И тут из парадной вышел Герман, в костюме, при галстуке, ну и…

Поскользнувшись на гнилой картофелине, Герман навернулся с высоты в метрвосемьдесят и подвернул ногу. Надюшка вместо запланированных стихов успела произнести одно единственное слово — бл@ть, и инстинктивно рванула с места, но споткнулась о сумку с картошкой и, семеня в воздухе ножками, приземлилась аккурат на сидящего на асфальте Германа, который, как истинный джентльмен, успел подставить руку, чтобы смягчить удар, повредив тем самым еще и запястье.

Надюшка, к счастью, отделалась легким испугом и рваными колготками. Вспомнив лекции по травматологии на военной кафедре Ленинградского Университета, она тут же поставила диагноз — сочетанная травма, не совместимая с жизнью. Перед ее глазами промелькнули последние секунды жизни Германа, и она чуть не расплакалась, представив его похороны и себя в траурных одеждах, сидящей на его могилке. Увидев ужас в ее глазах, Герман неожиданно стал читать стихи Бродского.

-Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
-Только в уборную — и сразу же возвращайся.
-Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Надюшка просто обожала Бродского, поэтому одной рукой она подхватила сумку с картошкой, другой — Германа, и они, наперебой читая Бродского, скрылись за металлической дверью парадной. В квартире у Германа она оказала ему первую медицинскую помощь и отварила картошки. Когда она давила пюре, Герман спросил, зачем ей столько картошки? Мол, несколько дней он наблюдал из окна своей квартиры, как она носилась туда-сюда по улице с огромной сумкой картошки и часами стояла в кустах.
Надюшка произнесла всего лишь одно слово — люблю. Герман ей ответил — я тоже люблю.

А потом они долго смотрели в окно, ели пюре с котлетами, которые Надюшка притащила из своей квартиры, и смеялись, вспоминая ее пробежки из кустов к парадной с мешком картошки… И читали стихи…

А сегодня она позвонила мне, чтобы я помогла сдать её квартиру…