Честно говоря, Михаил Юрьевич, хоть и был большим поэтом, окружающим казался невыносимым. Его не любили многие, в том числе и император Всероссийский. Причём у Николая Павловича на то были весьма серьёзные причины.

Ничего личного…

В первой половине XIX века императоры ещё не прятались от своих подданных, да и те, в свою очередь, не искали возможности метнуть бомбу или выстрелить из пистолета.

Николай и Михаил были знакомы не только заочно, но даже трижды встречались.

Первый раз в 1830 году, когда император внезапно решил зайти в благородный пансион при Московском университете. Его угораздило выбрать для посещения именно перемену между занятиями, поэтому государя, выше всего ценившего дисциплину, неприятно поразила атмосфера этого учебного заведения и поведение воспитанников, хотя Лермонтова из общей толпы он тогда, конечно, не выделял.

Ещё дважды они виделись на торжественных обедах, и вновь поэт ничем не запомнился на фоне других гостей. Между тем, неприязнь со стороны императора была такой сильной, что, по свидетельству флигель-адьютанта Ивана Лужина, Николай, узнав о смерти Лермонтова, проговорил только: «Собаке собачья смерть». Что же стало причиной такого отношения?

Перефразируя известную фразу, можно сказать: «Ничего личного — только политика». Впервые гусар Лермонтов заставил говорить о себе в Зимнем дворце вскоре после гибели Пушкина. «Смерть поэта» разошлась по Петербургу со скоростью, которой могут позавидовать даже многие современные блогеры.

В более ранних оно состояло из 56 строк и, хотя укоряло Дантеса и восхваляло Пушкина, не несло какого-то потенциально опасного для государства посыла. А вот в позднем варианте были добавлены ещё 4 строфы, начинавшиеся с «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…» и содержавшие прямой вызов высшему свету, угрожая «божиим судом», который «недоступен звону злата».

Если после знакомства с первым вариантом стихотворения Николай счёл, что дело не стоит разбирательства, то дополнение было слишком дерзким, чтобы оставить его без ответа.

Тогда его пришлось арестовать и судить. Тяжёлым приговор быть никак не мог: всё-таки речь шла всего лишь о стихах, да и заступников у Лермонтова нашлось немало, начиная от Жуковского, воспитывавшего наследника престола Александра Николаевича, и заканчивая вездесущей бабушкой поэта Елизаветой Арсеньевой. В итоге наказанием стала отправка на Кавказ в Нижегородский драгунский полк.

Фактически эта ссылка стала для молодого писателя чем-то вроде затянувшейся «болдинской осени». Он написал много талантливых произведений, напитался новыми впечатлениями, познакомился с кавказским фольклором, обогатившим его творческую копилку, а вот на передовой так и не побывал, да и не слишком рвался.

Уже через несколько месяцев бабушка выхлопотала для него перевод сначала в Новгород, а потом и обратно в столицу в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк. С людей, носивших такой мундир, и спрос был особым, но кажется Лермонтову это было безразлично. В феврале 1840 года он нарвался на дуэль с сыном французского посла.

Обошлось не только без смертей, но даже без крови, однако история всё-таки получила огласку и поэта арестовали за несообщение о дуэли (они уже были запрещены). А вот его соперника, избегая международного скандала, Николай привлекать к суду запретил. В итоге Лермонтова снова сослали на Кавказ, но на сей раз уже на передовую.

Там он закончил «Героя нашего времени», издание которого снова вызвало негодование императора. Формально всё было законно, но сюжет Николаю категорически не понравился. Он надеялся увидеть этим самым героем Максима Максимыча, но «нашёл вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде».

Можно сказать, что расхождение во взглядах между писателем и государем к этому моменту уже стало мировоззренческим. Добиваясь постоянного пребывания Лермонтова не передовой, Николай не мог не подразумевать, что шальная пуля какого-нибудь горца в состоянии избавить свет от проблем с этим несносным поэтом. Однако в итоге всё кончилось очередной дуэлью, русская литература лишилась своего Байрона, и только император вздохнул с облегчением.